Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

На землю летит рубаха в красную клетку, джинсы, тяжелые ботинки. Чельбиген обнимает его, словно любовника. Они стоят так в свете луны. Потом старик начинает дымиться, словно где-то внутри его отвратительного тела разгорелся огонь. Паша вздрагивает, словно пытаясь вырваться, но старик держит крепко. Их окутывает плотный черный дым. От жара лицо Жени горит. Бабушка прикладывает к ее лбу ладонь и испуганно отдергивает. Она кладет на лоб девочки влажное полотенце, и та на несколько минут успокаивается. Дым рассеивается. Старик исчез. Паша стоит неподвижно еще какое-то время, а потом начинает одеваться. Из-за деревьев выходит старушка. Она кивает парню и что-то шепчет, размахивая руками. Он оглядывается на женщину и что-то кричит. Женя тоже кричит. В комнату входит усатый врач. Он пытается поймать руку Жени, чтобы поставить укол, но она яростно сопротивляется. Врач всаживает ей иголку в бедро. Девочка тяжело выдыхает и замирает. Ее веки закрываются. Она еще несколько раз вздрагивает, пытается что-то сказать, но засыпает. Врач устало качает головой.

Автобус проехал указатель с названием города, оставляя Абазу позади. Женя смотрела на дорогу сквозь запыленное стекло. Рядом сидела ее мама, с тревогой смотря на дочку, которая, по рассказам бабушки и изумленного врача, всего несколько дней назад была на волосок от смерти. Похоже, что идея отправить ее на лето в деревню была не самой удачной. Пусть уж лучше будет в городе, где по крайней мере есть нормальные медики. Что же это за Паша, которого она искала все последние дни? Она даже отказывалась уезжать, пока не увидит его, но отец мальчика сказал, что тот уехал к родственникам во Владивосток. Странно, конечно, что он не пришел попрощаться, ведь, похоже, что они успели подружиться за эти каникулы. Дочка проревела в подушку всю ночь перед их отъездом.

— Я вернусь, я найду тебя, — шептала Женя, глядя в окно.

— Ты вернешься, — сказал Чельбиген, провожая взглядом автобус.

Потом он завел мотор и вывел «Ниву» из придорожных кустов. Потирая пальцем свежую язвочку на подбородке, он медленно поехал обратно в город.

Альберт Гумеров

Волки да вороны

Он сидел, уставившись в одну точку где-то на краю горизонта. Нечесаные космы спутанными седыми прядями рассыпались по плечам, морщины змейками разбегались по лицу, со лба, цепляясь за пустую глазницу и раскалывая лицо на две неравные части, спускался до подбородка кривой уродливый шрам.

Этажом ниже ковырялись алюминиевыми вилками в тушеной капусте другие лишние и ненужные, подлецы и герои, забытые солдаты несуществующей страны. Ему не было до них никакого дела. Впрочем, им до него тоже. Все как всегда.

Война застала Михаила в столице. Он уже хотел возвращаться домой, когда по радио объявили о вероломном вторжении фашистской Германии на территорию Советского Союза. Люди толпами стояли под развешанными на столбах громкоговорителями, растерянно переглядывались, перешептывались, недоверчиво качали головами — никто и представить себе не мог, что самый страшный кошмар столетия уже начался.

Домой Михаил решил не возвращаться — какой в этом смысл, если дома в скором времени может вообще не стать? Просто потому, что он, Мишка, смалодушничал и сбежал. Он не называл это патриотизмом, нет, — он всего-навсего знал, что так будет правильно.

Очереди на призывных пунктах были просто огромные — живой поток напоминал змея Уробороса, проглатывающего собственный хвост: непонятно, откуда такое громадное количество людей берется и куда уходит.

Похожий на библиотекаря из райцентра очкастый мужичок вежливо поинтересовался возрастом Мишки, а услышав, что ему двадцать, лишь покачал головой. До войны Мишку в армию никто не взял бы — под призыв попадали лишь те, кому исполнился двадцать один год.

До того, как отправиться на призывной пункт, Мишка прошелся по магазинам и знакомым, изрядно потратился, но раздобыл все необходимое: пару бутылей самогона, немного муки, леденцов-петушков — духи очень любят кости, «огонь-воду» и сласти…

Рихард всегда считал, что нет ничего хуже нелюбимой работы. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы работа превращалась в каждодневную пытку или, что еще хуже, в рутину. Свою работу Рихард очень любил.

Русский язык сложный до умственного затмения, и настоящих спецов во всей стране можно перечесть по пальцам. Рихард очень гордился, что может назвать себя специалистом без всяких натяжек. Русский он выучил для того, чтобы не возникало необходимости в переводчике — сорокатрехлетний оберштурмбаннфюрер[15] СС Рихард Ридль крайне не любил работать в присутствии посторонних и непосредственно пытками занимался в наглухо закрытом помещении со звукоизоляцией.

Садистом он не был и удовольствия от того как корчится в муках очередная жертва, не получал ровным счетом никакого. Сам себя он считал исследователем — Ридлю нравилось добывать информацию, так необходимую стране. Оберштурмбаннфюрер СС Рихард Ридль был патриотом.

На работу он всегда приходил одетым с иголочки, гладко выбритым и в тщательно отглаженной одежде — таким образом он подчеркивал собственное превосходство над источником информации, принадлежность к гораздо более высокой эволюционной ступени, нежели существо, с ужасом ловящее каждое его движение.

Обаятельно улыбнувшись собственному отражению в зеркале и надев белоснежный докторский халат, Рихард вымыл руки и пошел в «рабочий кабинет», как он сам называл это место.

Как правило, источники информации делились на две категории: тех, кто истерически оберштурмбаннфюрера боялся и начинал верещать и тараторить, едва он входил, и на тех, кто с презрением плевал Ридлю в лицо, хохотал и сквернословил, бравируя своей смелостью. И в первом, и во втором случае Рихард оставался бесстрастным — на работе необходимо всегда сохранять ясность мысли, а материал… материал попадается разный, тут уж ничего не поделаешь.

Переступив порог «рабочего кабинета», оберштурмбаннфюрер понял, что этот русский чем-то отличается от всех, с кем он имел дело. Да и на русского он, в общем-то, не очень похож — ярко выраженный монголоид, маленький, плечистый и длинноволосый.

Удивила Рихарда отнюдь не внешность пленника — неожиданностью для оберштурмбаннфюрера стало плескавшееся в глазах русского безразличие. Казалось, что парню ровным счетом нет никакого дела до того, что творится вокруг. Даже тот факт, что перед пленником стоит его палач, — а этого бедняга не мог не понимать, — совершенно не трогал странного мальчишку со слишком узким для русского разрезом глаз.

Вздохнув, Ридль решил не морочить себе голову ненужными догадками, объяснив это тем, что источник информации испытывает стресс, а потому неадекватно воспринимает происходящее.

Никаких чувств к соседям старик не испытывал. Многие из них поначалу бывали слишком разговорчивы, но, видя, что он вообще никак не реагирует на их присутствие, принимались