Тропик ночи - Майкл Грубер

Я разглядываю птиц и вслушиваюсь в их пение. Среди них, кажется, нет медоуказчиков. Потом я встаю и иду на передний двор; поднимаю с земли переброшенный через забор парнишкой-разносчиком газет номер «Герольда», получаемого Полли. На глаза мне попадается заголовок-шапка. Я поспешно извлекаю газету из пластиковой упаковки и прочитываю статью. Швыряю газету на землю, бегу в кусты и в приступе неудержимой рвоты извергаю из себя съеденный мною завтрак.

2 октября, Лагос

Приехал Дэйв Берн. Британец по происхождению, известный ловелас (только не по отношению ко мне!), он много лет преподает в Стэнфорде. Сказал, что М. рассказывал ему обо мне, что просил передать самый горячий привет, а сам он, то есть Дэйв, остается здесь, с нами. Он бывал в этих местах много раз, знает все наречия и потому не предвидит для себя никаких затруднений. По дороге из аэропорта он развлекал нас (на смеси английского и йоруба) историей об одном из своих студентов-старшекурсников, который никак не мог уловить тонкости тонального ударения в языке йоруба. Никто не мог ответить ему на очень вежливо заданный вопрос о том, когда состоится следующая церемония обрезания. Берн попросил его в точности повторить сказанное, и парень изрек следующее: «Прошу вас, мне необходимо вступить в половые отношения с тремя козлами». Тунджи хохотал так, что едва мог править машиной.

В гостинице Берн сразу заявил, что желает отправиться на базар Яба и съесть ланч прямо на улице. Мы присоединились к нему, в том числе и У. Берн облюбовал ужасную на вид харчевню на открытом воздухе, сообщив, что именно здесь продают самые лучшие в Лагосе акара. Мы уселись на расшатанные табуретки и ели эти жареные пирожки, макая их в соус чили, так обжигающий язык, что приходилось как можно скорее запивать его пивом. Но это было здорово. Кто-то попытался продать Д. Б. якобы старинную маску геледе, но не тут-то было: Дэйв моментально определил ее как подделку и объяснил почему, прочитав блестящую лекцию по эстетике и символике западных йоруба и приведя студентов в благоговейный восторг. Мне и самой эта импровизированная лекция понравилась, но благоговение мое иссякло еще со времен М., который проделывал подобные штучки постоянно. Грир стушевался, и я думаю, он испытывал облегчение от того, что не выступал в роли главного знатока. У. не испытывал ни малейшего почтения к Д. Б. и то и дело бросал на него пронзительные взгляды.

За обедом вспыхнул интересный спор о возникновении религиозных идей, о том, возможно ли проследить миф до первоисточника и установить, каким образом личное убеждение становится самосознанием целого народа.

У. принимал участие в разговоре, то и дело задавал вопросы и что-то записывал себе в блокнот. Это же в его компетенции — сверхъестественный способ, благодаря которому одна раса перенимает что-то у другой. Понимая, что он заблуждается, дело не в расе, а в деньгах, я тем не менее радовалась тому, что он снова оживлен и заинтересован в обсуждении.

Но вот заспорили об афроцентризме, и У. произнес длинную, полную негодования речь о том, что белый человек не будет уважать черного до тех пор, пока черный не обретет силу и власть, силу причинять страдания белому человеку. Единственное, что нужно Африке, — это черный Гитлер!

Всеобщее мертвое молчание. Положение спас Грир, попросив Берна рассказать об оло, небольшой этнической группе, открытой одержимым французом Тур де Монтеем во Французской Экваториальной Африке в девятнадцатом веке. Берн нашел подлинные дневники француза, но не смог подтвердить существование самой народности и пришел к выводу, что либо француз все выдумал, либо оло исчезли с лица земли, а может, ассимилировалась с каким-то другим народом или народами.

Вечер оказался очень интересным, интереснее всех прочих, проведенных нами здесь. Даже У. не отправился на этот раз шататься по злачным местам с Олой и его молодчиками, а постучался в дверь моей комнаты. И я сдалась, не устояла перед соблазном. Потом мне хотелось поговорить с ним — о нас, о его безумном увлечении, о его самочувствии, наконец! Но он уснул и спит сейчас, когда я пишу все это. Я не могу спать. Ну что ж, может, худшее позади.

4 октября, Адо-Джога

Здесь, в маленькой деревушке к западу от Лагоса, Берн познакомил меня с Адедайо, резчиком масок из племени геледе. Это самая замечательная школа резьбы по дереву в искусстве йоруба. Художники геледе — сплошь мужчины, но традиция отдает должное и питает глубокое уважение к духовному влиянию старых женщин, именуемых авон ийя ва — наши матери. Нет нужды говорить, что это необычно для Африки. Да и для других мест на земле. Я, как феминистка, отношусь к такой традиции с огромным уважением. Влияние этих женщин настолько велико, что с их мнением приходится считаться, восхвалять их, всячески ублажать и почитать, иначе любая из них может стать ведьмой, способной причинить зло всей общине. Следствие — ритуальные танцы геледе в масках. В отличие от других ритуальных танцев йоруба, посвящаемых силам потустороннего мира, у геледе они посвящены миру здешнему, персонально воплощенному в этих внушающих страх старухах. Танцы обращены к бытовым и духовным потребностям повседневной жизни, как искусство в Европе в Средние века.

* * *

Господин Адедайо очень стар, полон чувства собственного достоинства, аристократичен. Работает он в маленьком дворике возле своей мастерской, сидя на земле и опершись спиной на большую смоковницу. Берн спросил, позволит ли он мне снять его на видео за работой. А. бросил на меня странный взгляд и сказал, что не думает, будто мне это удастся, имея в виду духовную сторону его труда. И тем не менее в то время, как я несколько часов снимала на пленку его работу, от А. и от изготавливаемой им маски исходила некая божественная сила, которую я ощущала, но не в состоянии была бы описать.

Он работал инструментом, который проделывал в дереве крошечные треугольные углубления; А. наносил сотни таких углублений, располагающихся по определенным линиям, прямым и изогнутым, и я смотрела на это, не в силах отвести глаз. Наступил вечер. Пришла женщина с фонарем. Мы с Берном одновременно вздохнули, очень глубоко, и засмеялись. Это было как в церкви. Ни с чем подобным мне не приходилось встречаться в Нью-Йорке, в Сохо — районе, густо населенном художниками.

Позже я упомянула об этом Берну, и он объяснил такое восприятие невыразимым и загадочным влиянием антропологии, гораздо более значительным, чем аплодисменты нашей избранной публики, кучки напыщенных верблюдов. Сказал, что научил меня этому он, имея в виду М., и был прав, потому что М. учил меня или старался научить тому, чем жил сам, а я старалась забыть уроки, потому что для нас, бесцветных и равнодушных, это все равно что наркотик, и я опасалась передозировки. Я переменила тему разговора, понимая, что, если он и дальше пойдет по такому руслу, Берн станет уговаривать меня рассказать о происшедшем со мной у ченка, а говорить об этом я не могу.

5 октября, Лагос

У. не пришел на обед, никто не знает, где он. Спросила Соронму. Он дал уклончивый ответ. Дескать, он сейчас вместе с локи, крутыми местными парнями, придающими, так сказать, некий колорит его работе.