Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Чего нельзя было сказать об одноклассниках. Хотя мы с Лю давно научились не обращать внимания на чужое удивление, отвращение или неприязнь. Однако из школы нас в конце концов все-таки выперли – точнее, спустя полтора года перевели обратно на домашнее обучение. Мы привлекали к себе слишком много «нездорового внимания» (по словам учителей) и «мешали учебному процессу». В школу время от времени приезжали журналисты, телевидение и все такое. Рассказывали про «равные возможности». Когда лавочку с «равными возможностями» прикрыли, это, похоже, стало для наших родителей последней каплей, и они развелись. Теперь мама в Чехии, папа в Соединенных Штатах. А мы – здесь. В интернате для детей с отклонениями. «Хорошее питание, постоянное медицинское наблюдение – и к тому же это совсем ненадолго!» Каждый из родителей звонит нам по скайпу пару раз в неделю и обещает забрать к себе, как только обустроится. Обустраиваются они уже не первый месяц. Отдыхают от своей «героической миссии» (выражение журналистов), которую, надо отдать им должное, тащили столько лет.

«Все эти годы они мечтали сбагрить нас подальше. Они нас сюда просто выбросили, когда мы их вконец достали», – сказала недавно Лю после очередного сеанса связи с предками, и мне – пожалуй, впервые в жизни – захотелось ее крепко стукнуть. Но я не стала этого делать: почувствовала, что мне тяжело дышать, и поняла, что Лю сейчас заплачет.

Мы пересекаем футбольную площадку. Под снегом – еще совсем живая, сочная зеленая трава, она топорщится в лунках наших следов, тщетно тянется к бледному морозному солнцу, она очень скользкая, и пару раз мы с Лю чуть не падаем. Взмахиваем руками – держать равновесие неудобно, потому что на нас обычная, всего с двумя рукавами, не перешитая куртка, ярко-красная, мне она очень нравится, хотя Лю предпочла бы что-нибудь поскромнее. Я вообще люблю яркие наряды, бижутерию, мейк-ап. Вот и сегодня Лю вынуждена была скучать, пока я рисовала стрелки и красила губы перед зеркалом. У меня светло-карие в прозелень – ореховые – глаза и волнистые, до пояса, темные волосы. У Лю – все то же самое, но свои волосы она давно попросила обстричь до плеч. Лю равнодушна к прическам, нарядам и макияжу. И вообще застенчива: я долго уговаривала ее на «Инстаграм». Все подобные затеи обычно принадлежат мне, недаром родители говорят, что у меня «шило в заднице». Зато Лю хорошо чувствует собеседников – сразу понимает, кто врет, а кто говорит правду. Я к сестре прислушиваюсь, она отлично разбирается в людях.

Мы входим в заросший парк. Беспорядочные растопыренные кусты, низко склоненные ветви. Мы нагибаемся, но все равно задеваем их, и снег сыплется нам на головы, застревает в волосах, тонкими мертвецки-ледяными пальцами пробирается за шиворот. Здесь почти никто не гуляет. Детей сюда вообще не пускают, даже тех, кто может нормально передвигаться и изредка под надзором воспитателя пинает мяч на площадке. Парк – это просто зона отчуждения. Ощетинившаяся голыми ветвями ограда, что надежно скрывает интернат от посторонних глаз. Нам в парк ходить тоже запрещено, но мы, разумеется, плюем на запреты. Нам здесь нравится: тихо и безлюдно, как на другой планете, а спрятанная в зарослях подстанция таинственно гудит, будто космический корабль. Мы с Лю иногда фантазируем, будто интернат – научная база вроде «Зоны 51», а дети-инвалиды – пришельцы с разных планет.

Ноги по щиколотки утопают в присыпанной снегом гнилой листве. Я осторожно переставляю правую ногу, Лю – левую. Главный врач отделения Виталий Иванович Симаков не перестает удивляться нашей координации. Мы не просто ходим – мы умеем бегать, танцевать, кататься на велосипеде, играть на пианино и делать стойку на руках. С четырьмя руками это, кстати, довольно легко. Родители, следует отдать им должное, вложили в нас уйму сил, времени и денег. Элитные медицинские и реабилитационные центры, лучшие физиотерапевты. Родители решили – раз уж им так «повезло» с нами, значит, следует стать счастливыми всем назло, с пафосом, напоказ. Мама с папой всю жизнь все делают напоказ – поженились не любя, лишь потому, что пришла пора создать семью, вознамерились завести детей, потому что так положено, и, следуя моде на «естественность», мама пришла на УЗИ на таком сроке, когда уже поздно было что-то предпринимать. Мы появились на свет, и свой новый долг родители взвалили на себя с истерическим азартом. «О, что вы, у нас совершенно, совершенно нормальная семья!» – выразительно говорила мама на камеру одного из центральных телеканалов. Только ночами мы слышали, что в нашей семье происходит на самом деле – бесконечные скандалы за стенкой.

Мы с Лю решили быть счастливыми просто так – пусть даже в интернате.

Чтобы подойти к забору, надо подняться на пригорок. Подъем не крутой, но долгий. Мы идем, и я начинаю чувствовать нехватку кислорода. Шагать все труднее, голова становится тяжелой, накатывает мучительная непрестанная зевота. Лю таращит глаза и хватает ртом воздух.

– Ты что, опять забыла кислородный баллончик? – напускаюсь я на нее.

– За… была. А ты… почему не напомнила?

– Я тоже забыла. Блин. Ну что, давай тогда назад поворачивать.

– Не… погоди. Отдохнем и пойдем дальше.

Мы садимся прямо в снег и переводим дух. Я глубоко и старательно дышу – за себя и за Лю. Вскоре нам становится легче. У Лю сильный сколиоз, и с каждым годом позвоночник искривляется все больше, что очень мешает ее легким. Врачи говорят, что сейчас ее легкие функционируют меньше чем наполовину, и дальше может стать только хуже, но делать операцию на позвоночнике Лю очень опасно: большая вероятность, что ее мы не переживем. Поэтому у нас в палате запас кислородных баллончиков, на всякий случай. И нам регулярно нужен осмотр врача. Когда Лю не хватает воздуха, удушье чувствую и я. Хотя мне, по словам докторов, повезло больше: с моим позвоночником все в порядке, к тому же именно я контролирую наши нижние внутренние органы. У каждой из нас по две руки, свое сердце, пара легких и желудок с поджелудочной, но общие печень, несколько ребер, кишечник, почки и все органы малого таза. Наши позвоночники сходятся в один повыше крестца. Я контролирую правую ногу, Лю – левую. Мы – сиамские близнецы-омфалопаги. Такие, как мы, обычно рождаются мертвыми или живут не дольше нескольких дней после рождения.

Мы с Лю живем на свете уже шестнадцать лет. Подобных нам, переживших детство, в мире лишь единицы. Разделить нас хирургически нельзя: слишком много общих органов, почти стопроцентная вероятность, что погибнет, по крайней мере, одна из нас.