Безмолвный Джо - Т. Джефферсон Паркер

В это утро я сидел у себя на кухне и разбирался в содержимом депозитного ящика Уилла, выложив все вещи на обеденный стол и просматривая их по нескольку раз. День был теплым, и я открыл окна, чтобы ветерок освежил воздух в доме. Апельсиновые деревья на заднем дворе согнулись под тяжестью плодов, и я знал, что весь дом заполнил резкий и сладковатый цитрусовый аромат. Но сам я этот аромат не воспринимал. Все, что я был способен сейчас ощутить, – собственное дыхание, тело и слабый металлический запах крови. А думать я мог только об Алексе и Саванне Блейзек, Лурии Блас и Мигеле Доминго. И конечно, об Уилле, всегда об Уилле. Самое главное для меня – это Уилл, как точка отсчета всей жизни.

Я еще раз пересмотрел и переложил все предметы из ящика, пытаясь распределить их по категориям. Порядок – по крайней мере его подобие – представлялся мне в виде связи разложенных на столе вещей с тем, что случилось за последние две недели.

Всего было семь групп предметов. Четыре из них носили личный характер и несколько удивили меня своей банальностью.

Во-первых, пачка любовных писем, посланных Уиллу более тридцати лет назад некоей девицей по имени Тереза. Она была его возлюбленной, когда он учился в колледже. Уилл вскользь упоминал ее имя. Но я хорошо помню, с каким пафосом он мне рассказывал о чистой юношеской любви. Письма выцвели и потерлись, но прочесть их было можно.

Я слегка перебрал их пальцами и отодвинул вправо – в сторону добра, любви и света.

Далее следовала черно-белая фотография Уилла в возрасте лет восьми, где он стоял, опустившись на колено рядом с собакой. Пес был явно беспородный. Это Спарки, первая собака Уилла. Я не знал другой собаки, которая бы столько значила для него. Я положил этот снимок рядом со стопкой любовных писем. "Любовь и верность идут рука об руку", – подумал я.

Потом я взял в руки конверт с военными фотографиями. На одном снимке в баре или ресторане за столом сидели солдаты, обнимая четырех миниатюрных вьетнамок. Уилл выглядел сильно пьяным и слишком юным, чтобы носить форму. Он был в то время совсем худеньким по сравнению с тем, каким стал, повзрослев. Я вспомнил, как Уилл рассказывал мне о тоскливых днях учебы в высшей спортивной школе, где он ежегодно выступал за команды по трем видам спорта, большую часть времени просиживая на скамейке запасных.

Здесь же было фото Уилла в гостинице, в желтых солнечных лучах, пробивающихся из-за жалюзи. Он сидел на кровати голый по пояс, слегка наклонившись вперед. На груди висели личные военные знаки. В пепельнице позади него дымилась сигарета. Такого выражения пустоты, заброшенности и одиночества я никогда не видел у него на лице. Уилл вообще ненавидел одиночество. Было еще несколько фотографий: приятель, курящий огромную самокрутку с марихуаной; парочка обнимающихся проституток; американский солдат, карабкающийся по стволу дерева и размахивающий одной рукой, а другой схватившись за ветку, чтобы не упасть.

На последнем снимке Уилл сидел в джипе со своей "М-16" и смотрел в сторону. Я обратил внимание, как он держал винтовку – крепко сжимая, отодвинув от себя и направив стволом вниз. Будто боялся, что она может внезапно выстрелить. И мне подумалось, как неуверенно Уилл всегда обращался с оружием, которое в его в руках выглядело неуместным, даже когда он был помощником шерифа. Я вспомнил, как Уилл привел меня к инструктору по стрельбе, с которым я начал осваивать азы самообороны и военного дела – те самые вещи, которым тысячи отцов сами обучают своих сыновей по выходным. Пистолет был одним из тех предметов, к которым Уилл всегда относился с опаской.

Я вложил фотографии в конверт, засунув его под пачку с письмами.

Я считал, что любовь и верность важнее смерти. Вот и пусть они закроют ее.

Затем взял пустой черепаховый панцирь, расписанный поверху красными и белыми буквами, заглянул внутрь панциря, расположив его против света, падающего из окна: он был чистый и гладкий, как столовая ложка. Уилл никогда не рассказывал мне об этой черепахе. Я поместил панцирь позади любовных писем, вне поля зрения. И так набралось достаточно вещей, которые были когда-то живыми, а теперь нет.

Спарки улыбался. Любовные письма, написанные аккуратным женским почерком, спокойно лежали нетронутыми.

Под номером пять числился свернутый лист белой бумаги с магнитофонной микрокассетой внутри и рукописными пометками Уилла:

* * *

Телефонные переговоры Милли, сделанные через Б., 5/ 02/01.

1/22/01 – 25 3/14/01 – 25 4/07/01 – 35

По поводу Ветреного хребта см. пленку внутри от 5/12/01.

Я поставил кассету на магнитофон. Сначала десять секунд шипения, затем обмен притворными любезностями и наконец диалог:

"Грубый мужской голос: О'кей, Милли, давай о деле. Наша обычная точка.

Осторожный мужской голос: Понял.

Грубый: В этот раз лучше бы обойтись без нее.