Лилия прокаженных - Патрик Данн

Что касается готической позы, она больше характерна для Германии, Франции или Испании. И если скульптор был итальянцем, то — как я начинала подозревать — вряд ли работал у себя на родине. Композиция внутри статуи выполнена в стиле немецкой скульптуры середины — конца четырнадцатого века — примеров достаточно. Поэтому я с уверенностью предположила, что статуя вышла из мастерской на берегах Рейна, нанимавшей на работу резчиков из Италии.

Последние сомнения рассеялись, когда, вернувшись в офис, я прочла лаконичное письмо, присланное Мюриэл Бланден по электронной почте.

Результаты исследования осколка короны: в состав материала входят клей животного происхождения, карбонат кальция и частицы сусального золота.

В Средние века, благодаря своей доступности, карбонат кальция, то есть мел, для грунтовки использовали в северной Европе. На юге, особенно в Италии, предпочитали гипс — сульфат кальция. Ковчег, заказанный монастырем Пресвятой Девы, был шедевром немецкой технологии и итальянского дизайна.

Загрузив в компьютер последние фотографии статуи, я отправила их Мюриэл Бланден электронной почтой, а заодно позвонила ей по телефону, пока Пегги варила на кухне кофе. Мне ужасно хотелось поговорить с кем-то способным оценить замечательную находку. Только тут я вспомнила, что Финиан ни разу не попросил показать ему статую.

— По-твоему, ее спрятали для сохранности накануне «черной смерти»? — сказала она после того, как мы все подробно обсудили и я принялась за вторую чашку кофе. — Любопытно, что происходило в то время в Каслбойне.

— Тогда слушай. Летом 1348 года страсти в городе накалились из-за новомодной статуи, которую собирались установить в монастыре. Кто-то отверг ее из теологических соображений; по мнению других, как только она вместе с реликвией оказалась бы в святилище, глубоко почитаемый чудотворный образ мог уйти в тень. Против обеих группировок выступил епископ, приор монастыря, возможно, монахи и, очевидно, коренные ирландцы. На фоне тупиковой ситуации в городе объявились странного вида заморские паломники, которые не пожелали приближаться к монастырю и игнорировали богослужения. Они заявили, что тоже против статуи. Надо полагать, за их возражениями стояли не щекотливые теологические тонкости, а высокая цена, за нее уплаченная, — к этому я еще вернусь. И без того взрывоопасная ситуация вышли из-под контроля. В результате ковчег вместе с реликвией спрятали от беды подальше. И тут вспыхнула эпидемия чумы. Чужаков подозревают в том, что заразу принесли они, и для пущей убедительности, понятно, обвиняют в ереси. А потом те умирают, как и многие другие. Могу догадываться, что, когда болезнь пошла на спад, противники статуи не были заинтересованы в ее возвращении. Скорее всего свалили на ковчег последствия эпидемии — нечего, мол, покушаться на дорогой всем образ, узурпируя его место в храме. На том дело и закрыли.

— Ну и ну, поразительно. Так кем, думаешь, были странные пилигримы?

— Не сомневаюсь, что членами секты. Одна такая по описанию вполне подходит — «Братство свободного духа». Имела адептов в Рейнской долине, Фландрии и Голландии. Известно, что ходили они в обносках одежды наподобие монашеской, с разноцветными заплатами на капюшонах, наставляли против богатых храмов и частной собственности. Им вменялось в вину небрежение церковными службами и промискуитет. Помнишь эмблемы, которые мы нашли в могиле вместе с тремя телами?

— Такое не забудешь. — Как-то я попросила Мюриэл принять участие во встрече с горожанами, проходившей в Центре исторического наследия. Моей темой были скелетные останки, а она согласилась рассказать о других находках, включая эмблемы паломников. В итоге Мюриэл одновременно развеселила и смутила аудиторию, когда отважно углубилась в детальное описание, иллюстрируя его слайдами. На одной из эмблем была изображена вульва в шляпе и с фаллосом вместо посоха; на другой — три фаллоса тащили на носилках вульву, увенчанную короной. Забавные, но грубо-непристойные, они умышленно оскорбляли все, с чем их владельцы неизбежно должны были встретиться в Каслбойне — паломников, их набожность и чувства к Пресвятой Деве.

Так распорядилась судьба, что континентальные европейцы, создавшие великолепный ковчег, разделили ответственность за его бесславный конец в подземном склепе. Но действительно ли оборванные чужеземцы, приплывшие сюда по реке летом 1348 года, принесли с собой «черную смерть», мы никогда не узнаем.

Как археолог, я испытывала полное профессиональное удовлетворение. Дополнив результаты добросовестных раскопок документальными свидетельствами и обоснованными умозаключениями, мне удалось восстановить захватывающую страницу истории, причем это только начало, многое ждет впереди. Зато сыщику-любителю похвалиться было особенно нечем — держа в руках столько ниточек, я плохо или совсем не представляла себе, куда они могут привести. И, наконец, как особу весьма скромных габаритов, после двух чашек кофе — трех, считая выпитую в компании Галлахера, — меня здорово взбудоражил избыток кофеина.

Побочный эффект оказался неожиданным: не в состоянии и дальше оттягивать неизбежное, я бросилась разыскивать Грута. Еще раз показаться в гостинице не хватило духу; оставалась больница — если он там еще не появился, значит, скоро приедет.

Регистратор ничего не знала и по моей просьбе вызвала Кору Гейвин.

Когда Кора пришла, я извинилась, что отрываю от дел, объяснила, что жду Грута, но хотела бы задать несколько вопросов, касающихся Бена Аделолы.

— Спрашивай, не тяни, — согласилась она.

— По дороге в больницу он говорил что-нибудь о Терри Джонстоне?

— О человеке, который здесь умер? По-моему, нет.

— Может, спрашивал о нем, интересовался, от чего умер?

— Насколько помню, нет. А что, они были знакомы?

— Работали вместе. Похоже, он почему-то вычеркнул Джонстона из своей жизни. Согласись, ведь странно: едет в ту самую больницу, где лежал его бывший сослуживец — все газеты об этом кричали, — и хоть бы слово о нем сказал.

— Что, если постеснялся?

— Вряд ли. Как-никак товарищи по работе. Терри даже подменял его, когда было нужно.

— Ну, тогда не знаю.

— Извини, Кора. Просто я вслух рассуждаю. Кстати, как там доктор Абдулмалик со своей семьей?

— Вернулись в Египет, побудут там немного. Мы взяли ему замену на пару недель.

— Наверное, Грут тоже скоро уедет.

— Чем скорее, тем лучше.

— И что ты его так невзлюбила?

Она огляделась, нет ли кого поблизости, потом кивнула, чтобы я отошла от окошка регистратуры.

— Не люблю говорить плохо о коллегах, но нарушителей профессиональной этики защищать не собираюсь. — Она вопросительно посмотрела мне в глаза, словно я и так все знала или подозревала.

Если речь шла о сексуальной ориентации, при чем здесь профессиональная этика? Разве что…

— Не уверена, что я…

Кора наклонилась к моему уху: