Базилика - Уильям Монтальбано

На обратном пути в Рим, не успел самолет оторваться от земли, как шампанское полилось рекой. Представители церкви были воодушевлены успехом Треди и надеждами на исторический собор; это воспламенит энтузиазмом все министерства Ватикана и наполнит значимостью их деятельность. Репортеры-«ватиканцы» тоже ликовали. Большей частью это были опытные и циничные журналисты, не вмешивавшиеся в идеологические разногласия внутри церкви, но всегда умевшие распознавать сенсацию. Созывая собор, для чего, естественно, понадобятся списки тысяч участников и огромное количество газетного материала, Треди заверил журналистов, что им будет гарантирована бесперебойная работа на многие годы и ореол экспертов.

Я тоже выпил несколько шипучих бокалов, хотя к церковным делам это не имело отношения. Я до сих пор не мог понять, почему Кабальеро даже не попытались остановить папу. Представление, устроенное Треди в Нью-Йорке, взбодрило меня больше, чем все волшебные голубые и желтые пилюли Ивановича.

Я выпил вместе с Марией, но заметил, что она отнеслась к произошедшему без энтузиазма.

— Не унывай. Могло быть и хуже. Треди же не приказал быстро провести глобальные перемены или отменить какой-нибудь ключевой момент политики церкви.

— Это правда, — сказала она. — Но то, что он сделал, возможно, даже хуже.

— Как такое может быть?

— Разве ты не видишь? Он умыл руки. Мы не можем знать, что произойдет на соборе, но в ближайшие годы все изменится. Каждый, кто захочет принизить нашу веру, попытается осуществить свои идеи. Все станут экспериментировать просто так и под звуки фанфар, потому что грядет собор. Люди будут уделять этим экспериментаторам большое внимание, и к тому времени, когда соберется собор, церковь превратится в посмешище, в цирк, объект для шуток. И за все это отвечает папа: он — главный клоун.

Я сбежал от Марии-фаталистки с закравшимся в душу предательским подозрением в том, что, возможно, она права, и отправился туда, где Тилли и раскрепощенная компания соучастников занимались трансформацией церкви в своем возбужденном алкоголем воображении. Я пересказал им то, что один из монсеньоров курии сказал мне в автобусе по пути в аэропорт: сам по себе собор, пусть и высочайшей важности мероприятие в сфере принятия церковных решений, а также мощное средство для продвижения реформ, никогда не сможет предложить панацею от всех болезней церкви. Болезни эти слишком глубоки и слишком привязаны к местности: то, что мешает католикам на одном континенте, едва ли беспокоит на другом. Кроме того, много чего может произойти за те годы, что пройдут до созыва собора, и даже когда собор соберется, какие бы перемены он ни одобрил, все будет происходить не сразу, а по нарастающей. Конечно, я представил все так, словно я сам все это придумал.

— Мы все это знаем, — возразила Тилли. — Но главное заключается в том, что именно этот папа созвал собор. Вот что характеризует нынешнего папу и его взгляды. Вот что, в конце концов, волнует нас. Папа — непредвзятый, чуткий, дальновидный. Он — тот папа, который нужен этому веку.

Она вдруг замолчала.

— Боже, какой великолепный заголовок для передовицы.

Тут я оставил их и направился в укромный уголок, стащив бутылку «Брунелло», чтобы обдумать более важные дела. В Нью-Йорке все прошло мирно, несмотря на приключения. Что это могло значить? Возможно, только то, что убийцам было удобнее действовать в Риме. Они обязательно нападут снова. Что я могу предпринять по возвращении домой, чтобы помешать очередной попытке Кабальеро осуществить покушение на меня, на Треди?

Ночной перелет — тихий, безопасный, это идеальная возможность поразмыслить, пока снижается уровень адреналина. Думая об этом, охлаждаемый воздухом из кондиционера, согреваемый изысканным вином, я старался убедить себя в том, что самое худшее, возможно, уже позади.

Заграничные поездки — очень рискованные мероприятия. Папе приходится появляться на публике намного чаще, чем он это делает в Ватикане. Я допускал, что в Риме остался один коварный наемный убийца, о котором не следует забывать, — хозяин и убийца сорвавшегося с лесов Эрнесто. Но среди латиноамериканцев нет хороших киллеров-самоубийц. И к тому же они не самые настойчивые из детей Господа. Если мне удастся сделать так, чтобы Треди оставался неуловим достаточно долго… Тогда наемный убийца вынужден будет направить свои усилия против меня. А я буду ждать.

Когда принесли ужин, я ел вместе с журналистами в большом салоне эконом-класса в хвосте самолета. Бортпроводники принесли слишком много вкусной еды, погибель рейсов папы, и, конечно, я съел все до единого кусочка — от омаров до бисквита, пропитанного вином и залитого взбитыми сливками. С ощущением, что я вешу теперь полтора центнера, но, с другой стороны, став таким добродушным, каким безумный брат Пол никогда не был, я проспал два фильма и слабую турбулентность. Проснулся я только один раз, чтобы сходить в туалет.

В огромном салоне самолета, словно паря в пространстве, горел один-единственный огонек. Он был так далек от расположенного впереди салона благородного, гордого и одинокого человека, за которым мы неотступно следовали, что, казалось, огонек находится в другом измерении. Возможно, так оно и было.

Свет горел у Марии. Ее кресло у окна не было опущено до конца, хотя и этого наклона было достаточно, чтобы заснуть, но она не спала — неподвижно смотрела на спинку впереди стоявшего кресла.

— Песо — за твои мысли.

Я уселся на подлокотник кресла рядом с проходом. Она неохотно улыбнулась и тихо заговорила по-испански.

— Ночь и звезды. Время летит, но слишком медленно. Печальные, но счастливые решения приняты, осталось пройти по мосту.

— Ого! И в такой час. Если это не Неруда, то очень на него похоже, — сказал я, зная, что это не так.