Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Но стоило на секунду потерять ее из виду, как она вновь оказалась за спиной.

«Сука… Старая сука. Ты же нечистая, черт бы тебя разодрал! Ты ведь и есть ведьма самая настоящая».

Они подошли к избе. Руслан потянул калитку и вновь пропустил Бакстиху вперед. Та улыбнулась и прошла во двор. Руслан вошел следом.

Пса не было.

– А где твой кобель?

– В тайгу сорвался, – ответила ведьма. – Приревновал.

Руслан сделал пару шагов, и его обдало холодом, когда он вдруг понял, про кого говорит Бакстиха.

«Муж внутрь не ходит».

Он ведь не видел в доме ни одной мужской вещи.

На еле передвигающихся ногах Руслан подошел к крыльцу.

– Осторожнее. Доска сломана.

Взгляд скользнул по щепкам, торчавшим из тротуара. То самое место, где Руслан едва не разбил голову, выбегая голый из бани.

Когда они вошли в дом, он уже все понимал. Понимал, кого именно видел рыжебородый той ночью. Понимал, потому что и сам перепутал ведьму с Кристиной. Там в лесу. Когда она вышла из-за пригорка с корзинкой.

Горячо. Ей горячо.

Они вошли в дом.

– Сейчас, телефон найду. Подожди на кухне.

Не включая свет, ведьма скользнула в дальнюю комнату. Руслан шагнул влево. Отыскал взглядом нож. Тот самый – огромный, которым можно насквозь проткнуть человека.

Взяв нож за рукоять, Руслан поднял его со стола, стараясь сделать это как можно аккуратнее, чтобы металл, не дай бог, не царапнул столешницу. Затем присел на корточки. Тихо достал корзинку. Отбросил в сторону красную тряпку.

Корзина была битком забита пухом и воробьиными перьями.

Руслан сунул руку и начал выгребать все наружу. Пальцы почувствовали что-то липкое. Засохшее, но липкое.

Под пухом мелькнула желтая ткань.

Куртка Кристины.

«Бакстиха врала мне. Все это время врала. Сестра была здесь. Участковый ни при чем».

Крепко сжав нож, Руслан вышел в коридор и прошагал в дальнюю комнату. Отдернул занавеску…

И обомлел.

В комнате, залитой лунным светом, сгорбленная старуха рвала на себе сарафан. Разрывала ткань когтями, грызла зубами швы. Услышав Руслана, она обернулась. Оскалилась.

– Не тяжело, черногрудый? – спросила она все тем же молодым голосом. И посмотрела на парня черными глазами.

Не своими. Молодыми. Украденными.

Руслан отшагнул назад. Отшагнул инстинктивно, хоть и знал, что так делать нельзя.

– Где моя сестра? Что ты сделала, сука?

Ведьма погрозила ему когтистым пальцем.

– Кто кровь прольет, тот крови себя отдаст. Сестра твоя в заре испачкалась. Нашей стала. Черногрудой.

Руслан хотел ударить ведьму, опрокинуть, запинать до смерти. Но вдруг почувствовал, как ногу рвет болью. Раны раскрылись.

– Кровь невинная. Сладкая кровь. В муке спрятана. Рядом она.

Нож выскользнул из ладони. Из живота подступила к горлу тошнота.

– Сладкая кровь… сладкая… в муке.

Руслан упал на колени. Его вырвало.

Он вспомнил, чем его кормила ведьма.

– Ты тоже наш, черногрудый. Теперь целиком наш. Сам сюда пришел со своими грехами. Сам отдался. Кто семя прольет, тот от семени сгибнет. А наше семя великое. Нашему семени имя – тьма.

В темном углу комнаты загорелись, словно два уголька, уже знакомые желтые глаза. Руслан наконец различил силуэт того, кто сидел там все время. Два острых рога. Хвост, танцующий черной змеей.

И белый клок шерсти на боку.

– Сестру свою ты съел со мной. А тебя муж есть будет. Что останется, дети доклюют. Они вперед не полезут. Они терпеливые. Приученные.

Из угла комнаты вышел огромный пес. Медленно ступая по половицам, приблизился и остановился перед Русланом. Оскалил пасть, с которой на пол тянулась слюна.

Руслан дернулся к ножу, но не успел. Зубы вцепились в раненую ногу, потащили через всю комнату.

Крик.

Боль.

Хохот ведьмы.

В зашторенные окна долбили с улицы. Руслан знал: это рвутся черногрудые птицы. Они хотят крови. С самого утра они хотят его крови. Но им придется подождать, пока закончит отец.

Зубы терзали Руслана. Рвали на части. Он попытался вновь дотянуться до ножа, но тут что-то хрустнуло в спине. По позвоночнику прокатился холод.

Ноги были больше не нужны.

– Терпи, – донесся голос ведьмы издалека. – Знаю, что больно. Будет еще больнее, но ты терпи. Еще увидишь свою сестру. Еще полетаешь с ней. Вас, черногрудых, много. Обо всех позабочусь.

Проваливаясь в темноту, Руслан чувствовал, как холод в спине превращается в жар. Как горят его легкие, раздираемые обжигающим воздухом.

«Горячо… – подумал он. – Как же горячо».

Лин Яровой

Пепельная тетрадь

Всю ночь напролет ветер с уханьем швыряет в окна мелкий снег. От порывов метели дребезжат стекла. Поначалу, как только потушены лампы, воспитанницы еще пытаются переговариваться, как делают всякий раз перед сном. Под высоким сводчатым потолком дортуара летают шепотки и смешки. Кто-то по традиции заводит страшную быличку. Рассказывают здесь все то, что Саша слышала еще дома, до учебы, от старшего брата: про белых дам, про кладбища, про утопленников, но бытует тут и свое, оригинальное – про черных человечков например, живущих в глубоких подвалах училища, и про огромную летающую голову мертвой козы, которая является тем, кто осмелится выглянуть ровно в полночь в окно. Последняя быличка почему-то особенно жуткая, хоть и сто раз слышанная. Рассказчицу быстро просят умолкнуть. И вскоре все тридцать барышень в дортуаре молча лежат и слушают, как с разбегу ударяется в окна взбесившийся ветер.

Понемногу Саша погружается в беспокойный сон, где вой ветра переходит в гул пламени, где холод скверно протопленного помещения сменяется одуряющим жаром, словно рядом надвигается стена огня. И кто-то истошно вопит, надрывая горло, будто его тащат прямиком в огонь, – но, скорее всего, это лишь свист ветра, искаженный сновидением…

Утром в дортуаре холодно настолько, что зубы выбивают дробь. Так не хочется выбираться из-под одеяла, тонкого и вытертого до ветхости, но все же хранящего зыбкий призрак тепла; но за шесть лет волей-неволей привыкнешь вскакивать сразу, покуда одеяло с тебя не сдернули, а то еще и ледяной водой не плеснули. Теперь – одеться поскорее, чтобы каменная, могильная стылость дортуара не успела проникнуть в каждую жилу, ведь ночная рубашка с широченным воротом едва не спадает с плеч и совсем не греет. Сегодня воздух особенно ледяной, прямо студеный, да еще с привкусом гари – на кухне, видать, что-то сожгли.

За годы жизни в училище искусством быстро приводить себя в предписанный правилами идеальный порядок овладеваешь в совершенстве. Ладно хоть воспитанницам старшей ступени не надобно каждое утро завивать волосы, как младшим, которых здесь, по пришедшей с кем-то из классных дам петербургской привычке,