Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

Даже если при этом ей придется оставить меня.

Я останавливаюсь на крошащемся краю крутого склона, с которого она спрыгнула. Я способна на многое, и меня не особо волнует моя собственная безопасность, но все же я не могу решиться на такой прыжок.

Я сгибаю ладонь моей здоровой руки, рупором подставляю ее ко рту и кричу Лете, что сейчас ее догоню, и надеюсь, что не вру.

В те времена, когда Баннер приезжал сюда каждое утро и каждый вечер сначала привести, а потом забрать Харди с плотины, он, вероятно, знал, что у этой дороги девять поворотов. Или тринадцать. Или бог его знает сколько.

Что касается меня, то я следую за этими поворотами по мере их появления, тороплю свои ноги, напоминаю себе, что шаги должны быть шире, еще шире, убеждаю себя, что гравитация на моей стороне, что я не должна дышать, как загнанная лошадь от собственных действий, что мои легкие знают эту высоту, эту прохладу.

Тысяча двадцать сигарет, все еще дымящихся в моем организме, имеет на сей счет другое мнение.

После то ли шестого, то ли восьмого крутого поворота мне приходится нагнуться, уперев руки в колени, набрать воздуха и выплюнуть кровавый сыр из моих легких. Когда я пытаюсь сориентироваться, представить хотя бы приблизительно, на какой высоте я еще нахожусь, я вдруг понимаю, что стою перед… капотом машины?

– Что за чертовщина? – бормочу я.

Переведя дыхание, я подаюсь вперед, наконец, неуверенно прикасаюсь к металлу над фарами, словно собираясь толчком разбудить Кристину.

Металл потемнел, покрыт ржавчиной, покрышки давным-давно сгнили от старости, стекла разбиты, а капот… капот как будто похож на днище перевернутой лодки?

Потом я делаю шаг назад, заведя здоровую руку за спину.

Я уже видела эту машину.

Я видела ее в кладовке при спальне моих матери и отца, в коробке от обуви со старыми фотографиями. Этот тот самый «Гран-при», разбитый моим отцом, когда он учился в выпускном классе. Это та самая машина, которая искалечила его лицо. Та машина, в которой он должен был умереть, если бы мир был справедливым местом. Его имя «Открывашка» восходит к металлическим ушкам-открывашкам от пивных банок, которые он подвешивал к потолку салона. Все эти мертвые солдаты позвякивали и брякали над его головой, пока не упали все одновременно, отчего он и съехал с дороги.

Но… но не с этой дороги.

Как этот его «Гран-при» оказался здесь? Не намеренно ли его доставили сюда, чтобы поиздеваться надо мной?

– Ты покойник, – говорю я моему отцу, отступая за черту, которая представляется радиусом машины. Дальности ее видения.

Машина просто стоит здесь, как, вероятно, простояла всю мою жизнь.

Ждала своего момента?

– Я так не думаю, – говорю я ей и оглядываюсь в поисках того, что мне требуется, а когда нахожу, приступаю к делу: с размаху вонзаю мощный обломок ветки мертвого дерева прямо в передок машины.

Машина вздрагивает, но принимает обломок, а я продолжаю наносить им удары. Обломок толще моей руки и, вероятно, слишком тяжел для меня, но в жопу. Не каждый день выпадает удовольствие расколошматить одну из самых любимых вещей отца.

Я луплю по модному капоту, который в семидесятые, вероятно, был очень популярен с его прогибами и вогнутостями, а когда от моего обломка отламываются наконец последние два фута, я забираюсь на машину и прыгаю по ее капоту, который теперь превращается в настоящую лепешку тако.

А когда он ломается, то ломается весь сразу, и я падаю сквозь него, снова стою на земле, держу мой обломок как балансир.

Значит, двигателя нет. Внутри ничего, кроме пустоты, огромной каверны, по которой гуляет ветер.

Вот, наверное, так и должно быть.

Я вылезаю из корпуса машины, правое предплечье кровоточит через рукав Леты, а я забираюсь на крышу, которая и без того уже просела.

Вместо того чтобы подпрыгивать, я поднимаю обломок острым концом вниз и вонзаю его в крышу со всей силой, он проходит через металл почти на всю свою длину, и я чувствую, как вся машина стонет под каблуками моих ковбойских сапог.

Я опускаюсь на одно колено, продолжая держать остаток обломка в руке, дышу глубоко, а когда поднимаю взгляд, то вижу что-то большое и тяжелое, оно переваливается вниз по дороге и вскоре исчезает из вида.

Есть плавающие лоси, думаю я, а есть пешеходные?

Я бросаю обломок, слезаю с машины и иду по дороге, ступая по следам копыт размером с обеденную тарелку, оставленных лосем на припорошенной снежком земле.

– Спасибо, – бормочу я лосю, а вскоре, спустившись по очередной петле дороги, выхожу на полянку в разливе речки, и у меня перехватывает дыхание, потому что такого чистейшего потрясения я в жизни не испытывала, это даже сильнее, чем найти на склоне горы школьную отцовскую машину, чем появление моего отца, снова топчущего эту землю.

Дно речки всегда было относительно чистым, этому способствует тень, создаваемая плотиной, которая препятствует росту поблизости больших деревьев, а может быть, еще и не допускает вниз отбросы с оставленных выработок, а может, тут постарались бобры или еще что, не знаю – вы наверняка знали, мистер Холмс, – но поляна впервые в истории забита пруфрокцами с садовыми стульями и одеялами. Кто-то сидит в машинах. Чуть поодаль несколько фыркающих лошадей, их наездники сидят, держась за седельные рожки.

Те, у кого нет термосов с кофе, попивают пиво из банок или пьют вино из бокалов, а по периметру всего этого, словно нам и не грозила опасность потерять город в огне пожара, ребятишки выписывают свои имена бенгальскими огнями.

Но еще хуже то, что они все располагаются лицом в одном направлении: к высокой белой стене сухой стороны плотины каньона Глен.

Я даже никогда не задумывалась о такой возможности.

Если ты не можешь получить разрешения показать свой фильм, то… делаешь именно это?

Проекция на всю стену плотины (которая гораздо громаднее, чем требуется для пятидесяти-шестидесяти человек, собравшихся здесь) и есть тот короткий вступительный мультик, какие показывали в кинотеатрах драйв-ин, которые я видела в пиратских показах онлайн: танцующие хот-доги и булочки, остережения касательно холодильников и, когда я уже начинаю отворачиваться, реликтовый трейлер кинофильма.

Я уже отворачиваюсь, но тут на фотографии молодой пары, сидящей на передних сиденьях старого автомобиля, загорается дата: 3 марта 1946 года.

– 24 марта, – говорю я как раз перед тем, как появиться следующему дню. «Город, который боялся заката».

Я знаю этот трейлер. Потому что следующая по списку, 14 апреля 1946 года, идет Пегги Лумис, что когда-то немало значило