Северина и Адский Кондор - Вера Александровна Петрук

Вера Петрук

Северина и Адский Кондор

Глава 1

Когда Грач сообщил, что меня выпускают по амнистии как ветерана боевых действий, я уже давно была взрослой девочкой и в сказки не верила. Четыре года в колонии строго режима могут даже фею заставить поверить в то, что сказок не бывает. Феей я никогда не была, а вот Ведьмой быть приходилось. Тот, кто в отделе придумывал позывные, страдал плохим чувством юмора, но коллеги, отдел, начальство и работа – все это осталось в прошлом. Между ним и настоящим пролегла бездна, на дне которой маячило убийство, которое я не совершала, и месть, которой я жаждала, как вампир, пролежавший в могиле четыре года без капли крови.

Вообще-то, любой, кто знал меня в прежней жизни, сказал бы, что Ведьма и убийство – синонимы, но моего Егора убила не я. Для мира я всегда была невидимкой с новым паспортом каждые полгода. Тех немногих, кто знал меня раньше, в свое будущее я звать не собиралась. Когда настанет великий день мести, ответит каждый.

– Ну, как ты, Ведьма? – спросил Грач, услужливо открыв передо мной переднюю дверь минивэна. Мог бы и подождать с вопросами. Тюрьма еще возвышалась за нашими спинами злым роком, разбившим мою судьбу на осколки.

Мне никогда не нравился этот дурацкий позывной – «Ведьма». У других агентов встречались имена посолиднее. Кобры там, анаконды, а уж пауков – и не перечислить. Мне всегда хотелось иметь «паучий» позывной. Например, я могла быть Аргиопой – это паук-оса, или, если начальство хотело избежать банальности, то Коричневая Вдова – тоже ничего. Черных вдов и каракуртов в нашем мире было много, но Коричневых Вдов, кажется, еще не встречалось. Тоже неприятное насекомое со смертельным исходом случайной встречи. Но после неудачного знакомства с главным, и его случайно брошенного «Вот же ведьма!», прозвище за мной закрепилось, а потом стало рабочим. Я тогда глупая была, только что из тренировочного центра, где меня научили всему, но только не острить с начальством. «Перед этим я бессильна», – вынесла вердикт моя наставница по кличке Жало, которая до сих пор снилась мне в кошмарах. В общем, я потом даже заявление писала с просьбой сменить позывной, но начальство оказалось злопамятным, так я Ведьмой и осталось. Похоже, ей и умру.

– У меня имя есть, – мрачно буркнула я, глядя в боковое зеркало, как с бешеной скоростью исчезают высокие заборы, дозорные башни и серая коробка тюремного здания. Грач никогда не умел водить машину нормально – только, как идиот, на огромной скорости. Все, кому не посчастливилось с ним ездить, обычно сразу вспоминали, успели ли они написать завещание.

– Расслабься, детка, – хмыкнул этот придурок, с которым мы никогда не ладили. – Вдохни и выдохни. Страшное позади. Ты свободна и еще не старая, впереди будущее.

Я схватилась за руль, навалившись на Грача плечом, а потом перехватила управление и второй рукой. На такой скорости любое неловкое движение руля – и мы в кювете, но я лишь крепко вцепилась в оплетку, не дав Грачу совершить непоправимое. Колеса все равно черпнули кромку, гравийное крошево с хрустом забарабанило по днищу, а Грач, хоть и работал в прошлом каскадером, побелел так, будто увидел мертвого таракана в откушенном пирожке. В следующую секунду я вернулась на свое место и поправила ремень безопасности – мало ли. Самой стало страшно, но я хотя бы проснулась – часы показывали половину пятого утра.

– Вот же… ты, что творишь, бешеная? – в сердцах воскликнул он, но хотя бы сбавил скорость, и дальше мы поехали нормально. Значит, тоже испугался.

– Не детка, не Ведьма и не бешеная, – медленно произнесла я. – Северина.

– Да понял я, – фыркнул он. – Рин, в самом деле, ты совсем в своей тюрьме озверела.

– Не зарекайся, – предостерегла я его. – На такой работе, как у тебя, «своя тюрьма» может появиться у каждого. И глазом моргнуть не успеешь.

С Грачом разговаривать не хотелось, от него воняло предательством и обманом, но назад в бетонный мешок я не хотела. В общих чертах условия моего освобождения мне назвал адвокат, Грач должен был сообщить лишь детали. Однажды меня уже выкинули на мусорку за ненадобностью, однако мир вдруг вспомнил, что Ведьма, оказывается, еще могла пригодиться. Прямо о моем возвращении не говорили, но намеки я понимала. Соглашусь на все, поступлю по-своему.

– Ты не обижайся, против тебя такие улики выкатили, ничего поделать было нельзя, – почему-то стал оправдываться Грач. Я привыкла молчать, в одиночных камерах насиделась, ему же молчание было невыносимо. – Ты ведь понимаешь?

Я все понимала. Имелась масса вариантов, но начальство не захотело возиться с моим делом. Я уже тогда собиралась уходить со службы, и, будучи не на самом хорошем счету, не была достойна того, чтобы помнили о моих былых заслугах.

– Все нормально, – не понятно кого успокаивал Грач. За окном брезжил унылый зимний рассвет, снег еще не выпал, и было заметно, что серая полоса бурьяна, бесконечно тянувшаяся вдоль дороги, его удручает. Я же наоборот ловила каждую деталь, которую выхватывали из темноты фары. Все восхищало – побуревшие метелки полыни, черные силуэты деревьев, индиговое небо и бледнеющие звезды. Даже мороз, проникающий в открытое окно, и двойная сплошная на асфальте – и те были в радость. Глаза не могли насытиться миром, и я понимала: неважно, что от меня потребуют за свободу. Соглашаться придется. Не могло же быть так, что я, действительно, попала под амнистию, и Грач по доброте душевной встречал меня из тюрьмы. Или могло?

– Ты бы окошко прикрыла, не лето, – буркнул Грач, но, видя мое настроение, спорить не стал и лишь застегнул куртку.

– Годик тихо полежишь на дне, – наконец, перешел он к делу. – А потом, может быть, и вернуться захочешь. Я ведь тебя знаю. Таким, как ты, без работы нельзя. А с тюремным «стажем» кто тебя еще возьмет?

Значит, решили по-хорошему. Все эти фразы «вдруг захочешь» и «может быть» указывали на то, что принуждать меня пока не собирались. А вот в целый год отдыха верилось мало.

– У нас руководство сменилось, – выдал тайну Грач. – Такой бардак сейчас творится. Ты как раз отдохнешь, а мы порядок наведем. Я, знаешь, неожиданно, в начальники попал, так что ты со мной дружи, я теперь не последний человек. А что? Не век же мне в поле работать. Ты