DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

держась за бок, – ночные бдения за графическим планшетом вкупе с сидячей работой никак не способствовали хорошей физической кондиции. Всплеск радости и облегчения – объявление было на месте. С ватой в голове, еще не осевшей после дремоты в автобусе, Рудин прочел полный текст:

«КУПЛЮ НОГИ. Старческие не предлагать. За детские плачу дороже».

По ссылке было изображение заброшенного приюта для инвалидов. Костыли и опрокинутые сломанные коляски, лежащие вдоль стен, снова какая-то неуловимая неправильность в перспективе, размазанные черные потеки на кафельной плитке, пробирающее ощущение взгляда из темного дверного проема. Приглядевшись, Рудин различил там фигуру сидящего прямо на полу обрюзглого безногого мужчины с непропорциональными огромными руками.

В это мгновение Рудин осознал две вещи. Первое: он ненавидел эти арты по ссылкам, да и полученные, собственноручно выдоенные из них творческие продукты тоже. Все это было глубоко вторично, лишено всякой художественной ценности, малейшего человеческого смысла. Но притом каким-то непостижимым образом несло в себе такой мощный заряд отрицания красоты, гармонии, самой жизни, что гнилостные эманации этих артов затмевали все, пускали по нервной системе зрителя парализующий дурман. Вот в чем был секрет сильного впечатления. Рудин не желал такое рисовать. Честное слово, лучше всем надоевшие эльфийки! Лучше скромная репутация художника-середняка, чем такое…

А второе осознание будто провело ледяными пальцами по затылку. Гоня его от себя, Рудин в очередной раз навел на объявление камеру телефона – экран видел то же, что его глаза. Затем оторвал от объявления клочок бумаги – настоящей, никаких сомнений. И все же безумное озарение не давало покоя. Рудин понял, что нужно делать, чтобы видеть прокля́тые объявления. Нужно находиться между сном и явью. Нужно не высыпаться.

Ночь с субботы на воскресенье Рудин собирался целиком посвятить рисованию – но не вышло. Остроухая полуголая девчонка, которую он собирался наскетчить на радость себе и подписчикам в соцсетях, никак не получалась: руки, ноги, пальцы выходили кривыми, суставы – распухшими, на лице застыла холодная маска посмертного выражения. Плюнув на арт, Рудин открыл онлайн-игру и до утра гонял виртуальную анимешную девчулю по светлому сказочному миру, но игра лагала, лица встречных персонажей порой выглядели так, будто с них содрали кожу, в солнечной зелени трехмерных моделек деревьев мерещились висельники, из любого темного проема посреди фэнтезийного города в Рудина иглой впивался чей-то пристальный взгляд.

Ранним безлюдным воскресным утром Рудин вышел в снежную круговерть с дурной, тяжелой головой и саднящими заглазьями. Чертовски хотелось спать. Он помассировал переносицу, проморгался и сразу увидел на столбе – прямо напротив своего дома! – иссиня-белый прямоугольник новенького объявления:

«КУПЛЮ свежий человеческий жир. Руб/кг. Выгодно».

Рудин с глухим воплем кинулся к столбу. По ссылке оказался интерьер заброшенной мыловаренной фабрики, изображенный так, что не сразу было заметно множество мерзких слизнеподобных существ с искаженными человеческими лицами, облепивших стены.

В тот день он нашел с полдесятка подобных объявлений, не отходя от дома дальше чем на пару кварталов.

«АРЕНДУЮ могилы. За свежие – дополнительная плата».

«КУПЛЮ коренные зубы и глазные яблоки. За глаза редких цветов цена х3».

«КИШКИ. Детские, взрослые. Животные не принимаются. Куплю дорого».

«ПРИМУ В ДАР контейнеры от биологических жидкостей б/у. КУПЛЮ кровь любой свежести».

«ОБМЕНЯЮ свежую человечину на твою жизнь».

Рудин укрылся от снега в стеклянной коробке остановки. Фотоарты по ссылкам – вряд ли нейрогенерации, доступ к любой нейросети наверняка со скандалом ограничили бы после подобного – открывались один отвратительнее другого. Родильная палата, где под окровавленными креслами рожениц зияли могилы и раскрытые гробы. Зал кунсткамеры с невиданными уродами в колбах: люди-черви, люди-гусеницы. По-новогоднему украшенная комната с развешанными на елке внутренностями и человеческими глазными яблоками вместо стеклянных шаров… Последняя ссылка привела на абсолютно черную страницу, где серело диалоговое окно. Как Рудин ни задирал яркость на смартфоне, как ни пытался рассмотреть, что там служит фоном, ничего не увидел. Но ему мерещилось, будто в динамике раздается чье-то хриплое дыхание, – а может, просто усилилась метель.

Он поднялся на лифте на свой последний этаж, выхлебал две чашки кофе и сел за графический планшет. Смартфон с открытыми скринами положил рядом. Почему-то при мысли снова пройти по ссылкам и тем более открыть их на компьютере, во всю ширь большого идеально откалиброванного монитора, становилось по-настоящему жутко. На скринах, на маленьком экране фотоарты выглядели… менее угрожающими.

К ночи Рудина физически тошнило то ли от недосыпа, то ли от усталости, то ли от тех эскизов, которые выходили один за другим из-под его электронного пера. Один эскиз почти удалось довести до полноценной работы. Когда – как водится, к трем часам ночи – Рудин поднял от арта взгляд, то застыл, уставившись на стену. Не было светло-бежевой, девственно-чистой стены его прекрасной, как невеста, новой квартиры – вместо нее бугрилась грязная кожа в каком-то чудовищном масштабе, словно под увеличительным стеклом: складки, забитые салом поры размером с монету, черные волосы диаметром с кабели. Целую минуту Рудин таращил глаза, затем бросился в туалет, где его бурно вырвало кофе и ошметками бутербродов. Когда на дрожащих ногах вышел, чтобы искать в Сети номер психбольницы, стена была на месте. Монитор с готовым артом выглядел как портал в преисподнюю. За окном вился снег.

Полторы недели Рудин рисовал оставшиеся фоны для разработчика инди-игры. При работе в обычном режиме у него на это задание ушел бы, наверное, месяц, но фотоарты по загадочным ссылкам обладали, помимо всего прочего, свойством будить темное, саморазрушительное вдохновение, с которым он переиначивал их, пропускал через себя, выплескивал на цифровой холст свои-не-свои арты, будто блевотину. У него раскалывалась голова и болели глаза, правая рука немела, вдоль позвоночника простреливала такая боль, словно по ночам, пока Рудин рисовал, его били по спине палками.

Все эти полторы недели он катастрофически, самоубийственно не высыпался. По утрам перед глазами, стоило только резко встать, кружили серые мухи, а в ушах глухо бухал пульс. Все, на что ни падал взгляд, покрывалось мелкой рябью – будто водная гладь морщилась на ледяном ветру. Во вторник к остановке подкатил автобус, распахнул двери – и по ступеням хлынула густая черная жижа, отчетливо послышался запах падали. Рудин съежился, зажал ладонью рот, зажмурил глаза – а когда открыл их, на ступенях автобуса была лишь каша из подтаявшего снега, который занесли пассажиры, и кто-то толкнул его, стремясь поскорее заскочить в салон. В среду Рудин на пару тошнотворных минут застрял в сумрачном маленьком тамбуре на входе в типографию, потому что ему навязчиво мерещилось, будто вместо пластиковой дверной ручки – деформированная