Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте

В Уриме на каждом окне висит чёрная занавеска.

Это не так монотонно, как могло бы показаться, – у чёрного много оттенков, и они отличаются друг от друга, как бычья кровь от кобальта. На наших длинных чёрных стягах нанесены бесчисленные узоры, спирали и мандорлы ^[42], призрачные и замысловатые. В высоких башнях Урима жители созерцают эти стяги, и созерцание дарует им покой.

Ибо Урим – город мучений.

Это безнадёжное место. Те, для кого не осталось надежды, его жрецы и граждане. Люди, поражённые проказой и другими недугами, коих столько же, сколько пряностей в Аджанабе, тысячами собираются там и лечат друг друга, как могут; смягчают чужую боль, насколько это возможно, и умирают на руках себе подобных. Цветущие поля окружают Урим широким розово-зелёным поясом, как церковное окно, – на них разводят, высаживают и отбирают лекарства всех видов. Одни на вкус сладкие, точно яблоки, другие горькие, словно корень баньяна. От большинства нет никакого толка. Но мы надеемся, всегда надеемся… Недуги сделали уримцев братьями, и нет другого города, где было бы так много ласковых, измождённых, доброжелательных людей.

Когда мы пришли туда, они вырвали моей госпоже язык и приковали меня к ней, пока она лежала без сил на мостовой.

Но я забежал вперёд – это кошачья привычка. Мы прыгаем и скачем, опережая историю, когда её следует держать обеими лапами и обгладывать каждую косточку. Я осмелюсь пронзить её двумя когтями: госпожа нашла меня посреди луга; я был холодным и серым, точно подтаявший грязный снег.

Знаешь, как появляются на свет леопарды? Мы полукровки с мягкими носами и длинными хвостами. Моя мать – львица, отец – барс ^[43], чья многоцветная шкура напоминала военный флаг. Он нашел её в день охоты, её морда была в крови антилопы. Вопреки обычаям обоих кошачьих племён, они совокупились под долгим взглядом кричащего солнца. Затем каждый пошёл своей дорогой, как заведено у кошек. Моя мать родила одного детёныша, мёртвого как та антилопа, ибо такими рождаются все леопарды. Наши матери должны дохнуть нам прямо в мордочки, или отцы должны над нами зарычать, иначе мы не оживём ^[44]. Но моя гордая мать заметила льва с гривой, подобной спутанному золоту; его не заботили детёныши, коих он не зачал. Она бросила меня в зарослях лебеды; никто на меня не дохнул, и никто надо мной не зарычал.

Таким меня и нашла госпожа: маленькие серые лапы скрючились на солнце, будто старые грибы, пятна стали похожи на плесень, язык никогда не пробовал ни света, ни мяса. Хоть женщине, которую, как я позже узнал, звали Руиной, самой приходилось нелегко, она опустилась на колени рядом с грязным новорождённым котёнком, чья шерсть ещё была слипшейся от околоплодных вод, и, сама не понимая, что делает, посмотрела в мои полуприкрытые веками глаза, дохнула на мою пятнистую морду.

Я проснулся и увидел её. Она не была ни львицей, ни барсом. Вуаль оказалась поднята, и я посмотрел своей спасительнице в лицо: щёки красные, глаза алые, точно оленьи потроха, кожа слезала клочьями, слой за слоем, как страницы, выпадающие из книги. Я схватил женщину за пальцы лапой и от волнения пронзил ей кожу, но кровь не пошла.

– Ты не можешь мне навредить, малыш, – сказала она шершавым, как мой язык, голосом. – Поскольку ты весьма желтый и чёрный и не разваливаешься на части, а также не превращаешься в камень, думаю, дело в том, что и я не могу причинить вред тебе.