Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

— Бедная псина! — сочувственно обращается он к дрожащему Броку, который вошел в комнату вместе с ним и, жалобно повизгивая, ищет какой-то след на полу. — Ты тоже потерял хозяина! Ну, не тужи. Мы с тобой уж как-нибудь поладим.

Охотничий пес поднимает голову и, скосив полуслепые глаза в сторону кровати, начинает выть.

Проследив собачий взгляд, Ладислаус замечает на стене календарь.

— Слава богу, не проворонил! Ох и осерчал бы господин из-за такой забывчивости.

И он один за другим обрывает листки отсчета прошедших дней, пока не появляется надпись: «1 июня». Дата Вальпургиевой ночи заметена бумажным ворохом.

Ангел западного окна

С каким удивительным чувством держишь в руках перевязанные бечевой и запечатанные вещи умершего человека! От них словно тянутся в неведомый темный мир тончайшие нити, незримые, легкие, как паутина.

Переплетения и узлы бечевы, аккуратная обертка из синей бумаги — все без слов говорит о твердой целеустремленности в мыслях и делах человека, почувствовавшего приближение смерти. Он собрал, сложил в определенном порядке, перевязал письма и бумаги, шкатулки, наполненные тем, что некогда было так важно, а ныне умерло, тем, что хранило воспоминания, ныне поблекшие; занимаясь этим архивом, он рассеянно думал о своем будущем наследнике, в сущности, чужом, далеком человеке, обо мне, и понимал, что уже уйдет, претерпев неизбежное, к тому времени, когда его посылка — связка бумаг, брошенная скитаться в мире живых людей, попадет в руки незнакомого родственника.

Пакет запечатан тяжелыми сургучными печатями с гербом моего кузена Джона Роджера, гербом моих предков по материнской линии. Мои тетки и кузины, любившие посудачить о Джоне Роджере, единственном племяннике моей матери, неизменно упоминали: он — «последний в фамилии», и эти слова, во всяком случае мне так кажется, стали чем-то вроде пышного титула, которым дополнялось необычное английское имя; сами же тетки, произносившие его тонкими, старчески сухими губами старательно и со странной, чуточку смешной гордостью, тоже были последними, благодаря кому все еще звучало, вернее, кряхтело и кашляло имя угасшего рода.

Родовое древо… в моей фантазии метафора, придуманная геральдикой, оживает и пускает буйные побеги: древо простерло узловатые ветви в далекие края и страны. Произросло оно в землях Шотландии, затем пышно цвело в Англии, — говорят, кровные узы связывают наш род с одной из древнейших фамилий Уэльса. Мощные корни протянулись в Швецию и даже Америку, а уже в недавнее время — в Австрию и Германию. Все ветви отмерли, сам ствол — в Англии — высох. Лишь у нас, на юге Австрии, оставался последний живой отросток, мой двоюродный брат Джон Роджер. И вот, последний отросток загублен… Англией!

Мой дед по материнской линии, «господин лорд» свято хранил в памяти семейные предания и громкие имена. Между прочим, сам он в Штирии попросту держал молочную ферму. Джон Роджер, мой кузен, пошел другим путем — изучил естествознание и медицину, стал врачом, кроме того, не на шутку увлекся современной психиатрией. Он много путешествовал, усердно и терпеливо учился в Вене и Цюрихе, Алеппо и Мадрасе, Александрии и Турине, посещал дипломированных медиков и лекарей, слыхом не слыхавших о каких-то дипломах, прилежно внимал речам заскорузлых от грязи восточных и ослепительно сияющих белой манишкой западных знатоков человеческой души.

Незадолго до войны он переселился в Англию. И говорят, досконально изучил происхождение и историю нашего древнего рода. Что его побудило, не знаю, однако ходили слухи, будто бы он напал на след некой удивительной тайны. Но тут как гром грянул — война. Роджера отправили в лагерь для интернированных лиц, он же был офицером запаса вражеской армии. Через пять лет он вышел на волю совершенно сломленным человеком и до конца жизни на другой берег Ла-Манша не перебрался. Умер он в Лондоне, небогатое наследство быстро разошлось по нашей дальней родне.

А мне достались несколько вещиц на память и вот эта посылка, которую сегодня принес почтальон: мое имя написано четким почерком с прямыми буквами.

Родовое древо зачахло, герб преломлен…

Глупая мысль, не было никакого преломления герба — торжественного скорбного акта, совершаемого герольдом над могилой.

Толька я сам тихонько говорю: «Преломлен герб» — и разламываю красную сургучную печать. Никто больше не запечатает письма этим гербом.

Разламываю, древний, прекрасный герб… Разламываю? Странно: вот, написал, и показалось, будто это неправда.

Конечно, я разломил герб, но кто знает, быть может, я не уничтожил его, а, напротив, заставил очнуться после долгого сна. Герб представляет собой щит, разделенный на три поля: в правом, синем поле — зеленый холм с вонзенным в вершину серебряным мечом, он символизирует завоевание нашими предками владения Глэдхилл[48] в Уорчестере[49]. В левом, серебряном поле — зеленое дерево, у корней которого бьет серебряный источник: Мортлейк[50], поместье в Среднем Эссексе. А в эти два поля снизу вклинивается треугольник, зеленый, и в нем изображен горящий светоч — старинная лампада, какие были у первых христиан. Необычный символ, сведущие в геральдике люди, разглядывая его, с недоумением пожимали плечами.

Я не сразу решился сломать последнюю, особенно рельефную печать, жаль ведь, такая красота. Но что это? В нижнем гербовом поле здесь не лампада! Это кристалл! Правильный двенадцатигранник[51], а вокруг — лучи, сияющий ореол. Значит, сверкающий яхонт, не тусклый огонек масляной лампадки? И опять это странное ощущение: мне кажется, будто некое воспоминание, дремавшее много, много столетий, мучительно пробивает себе путь в мое сознание.

Каким образом в гербовой печати появился кристалл? И еще… да, конечно, надпись, мелкая надпись, окружающая его. Взяв лупу, я прочитал: «Lapis sacer sanctificatus et praecipuus manifestationis»[Камень таинственный, освященный и видения предивные являющий (лат.). — Здесь и далее прим. перев].

Я рассматриваю загадочное изображение, невесть откуда взявшееся на древнем, прекрасно мне известном гербе. Да и такой печати я никогда в жизни не видел. Значит, у моего родича Джона Роджера были две разные печати, или… никаких сомнений, оттиск очень четкий, буквы на нем выпуклые, — выходит, в Лондоне Роджер заказал себе новую печать. Но зачем? Лампадка… Все вдруг становится ясно и чуть ли не смешно: лампадка, разумеется, эмблема более позднего происхождения, чем герб, это причудливая дань новым, христианским временам, а изначально в гербе был сверкающий драгоценный дар природы. Но что же означает надпись? Удивительно, отчего-то кристалл мне словно бы знаком, я как будто связан с ним, а вот чем?.. Горный хрусталь, кварц? Помню, была сказка, в которой рассказывается о драгоценном камне, который сияет где-то высоко, на горных вершинах… Но саму