Полное собрание историй о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

как не любила ходить через лес: за лесом этим водилась дурная слава – теперь вон и до вас докатилась. Но в иной день, бывало, заработается допоздна, и тогда уж хочешь не хочешь, а иди напрямки. В такие дни матушка возвращалась сама не своя. Помню, как-то раз они с отцом говорили об этом, и он сказал ей: „Полно, Эмма, ничего тебе не сделается“. А она в ответ: „Ах, Джордж, ты просто не знаешь и помыслить не можешь! Мне будто голову насквозь проткнули, аж ум за разум зашел: стою и не понимаю, где я. Тебе легко говорить, Джордж, сам-то в потемках не ходишь туда, только днем!“ А он ей: „Само собой, днем! Что я, дурак, в потемках блуждать?“ Долго они препирались… Ну, так она и маялась, бедняжка, год за годом, совсем, поди, извелась, только выхода у нее не было: раньше времени за молоком идти без толку, а послать заместо себя кого-то из детей тоже нельзя – неровен час, перепугаются до смерти. Она даже не рассказывала нам ничего. „Нет уж, – повторяла она, – хватит того, что я терплю эту муку. Никому такого не пожелаю! И незачем другим про это слышать“. Но однажды она все-таки проговорилась при мне: „Сперва вроде как шорох быстрый по кустам идет, то навстречу, то вдогонку, смотря по часу дня, а после крик – такой крик, что в одно ухо шилом вонзается и сквозь голову из другого выходит, и чем позже я иду через лес, тем вернее услышу его дважды. До трех раз покуда не дошло, Бог миловал“. Тогда я возьми и спроси ее: „Получается, кто-то шастает по лесу туда-сюда?“, а матушка мне в ответ: „Вот-вот… И чего ей надобно, ума не приложу“. Я удивился: „Так это женщина, да, мама?“ И она сказала мне: „Да, на мой слух, это женщина“.

Кончилось тем, что мой отец поговорил с вашим, мол, Беттонский лес ни на что не годен. „Ни зверья, ни дичи – во всем лесу птичьего гнезда не сыщешь. Никакой пользы от такого леса нету“. И после многих разговоров ваш отец пришел расспросить мою матушку и увидел, что она не какая-нибудь глупая деревенская курица, которая поднимет переполох на ровном месте. Потом он поспрашивал других и что-то такое для себя уяснил и положил все на бумагу – его записка должна быть где-то в доме у вас, мастер Реджинальд. Вот тогда ваш отец и приказал срубить лес. Как сейчас помню, работали только засветло, после трех – ни-ни“.

„Неужели там ничего не нашли, Митчелл, ничего такого, что все объяснило бы? Чьи-то истлевшие кости… что-нибудь в этом роде?“

„Ничегошеньки, мастер Реджинальд, только след от ограды и канавы посередине – теперь над той старой канавой изгородь из колючки. Там все так раскорчевали, что, если бы чья могила была в лесу, наткнулись бы на нее, не иначе. Да, лес-то вырубили… Только, сдается мне, понапрасну. Здешний народ как не жаловал это место, так досель и не жалует“.

Вот вам рассказ Митчелла, – подытожил Филипсон. – Он не многое добавляет к тому, что нам известно, и, в сущности, ничего не объясняет. Попробую разыскать отцовские записи».

«Почему же отец ничего вам не рассказывал?»

«Он умер еще до того, как я пошел в школу. Наверное, не хотел пугать своих детей страшными историями. Помню, однажды нянька устроила мне хорошую взбучку за то, что я побежал по тропе к лесу: дело было зимой, под вечер, мы с ней вдвоем откуда-то возвращались. Но в светлое время никто не запрещал нам ходить в лес, только почему-то нас туда не тянуло».

«Хм! Как вам кажется, вы сумеете отыскать отцовские записи?»

«Думаю, да. Скорее всего, далеко искать не надо. Полагаю, интересующий нас документ в шкафу у вас за спиной. Там лежит пара связок с разными семейными бумагами, я нарочно держу их под рукой – иногда просматриваю. Мне попадался конверт с надписью „Беттонский лес“, но, поскольку леса больше нет, я не удосужился заглянуть в него. Однако ничто не мешает нам сию минуту это исправить».

«Погодите, – остановил я его (как ни хотелось мне оттянуть свое признание, по всему выходило, что признаться пора). – Если хотите знать мое мнение, Митчелл не зря сомневается, что все неприятности исчезли вместе с лесом, и вот почему».

И я поведал ему все то, что еще раньше поведал вам. Надо ли говорить, что Филипсона мой рассказ чрезвычайно заинтересовал.

«Неужели до сих пор?.. – изумился он. – Просто поразительно. Слушайте, давайте сейчас вместе сходим туда и поглядим, что будет».

«Нет, и не просите, – отрезал я. – Если бы вы испытали подобное на собственной шкуре, то скорее отправились бы за десять миль в противоположном направлении. Даже не думайте. Лучше достаньте этот конверт. Посмотрим, что удалось выяснить вашему отцу».

Филипсон распечатал конверт и вслух зачитал три или четыре страницы торопливых записей, которым был предпослан эпиграф – строка из «Гленфинласа» Вальтера Скотта (по-моему, очень уместная): «Там нечисть ходит и кричит!»

Далее шло изложение отцовской беседы с матерью Митчелла, из которого приведу лишь одну короткую выдержку.

«Я спросил, как ей кажется, не видала ли она чего-нибудь такого, что могло бы издавать эти звуки. Она ответила: только однажды, когда в лесу было темнее, чем всегда в этот час. Что-то заставило ее оглянуться на шелест в кустах позади, и ей показалось, будто странное существо в лохмотьях, с простертыми вперед руками, быстро-быстро настигает ее. Она очертя голову побежала к перелазу в изгороди, впопыхах зацепилась за что-то подолом и порвала платье».

Затем отец посетил еще двух местных жителей, которые говорили с ним весьма неохотно, полагая, вероятно, что творящееся в Беттонском лесу бросает тень на их приход. Тем не менее одна из этих двоих, миссис Эмма Фрост, после долгих уговоров согласилась повторить то, что когда-то слыхала от своей матери. «Говорят, раньше хозяйкой усадьбы была титулованная леди, ее фамилия по первому мужу – потом она снова вышла замуж – Браун или, может быть, Брайан. – („Да, верно, до нас Беттон-кортом владели Брайаны“, – вставил Филипсон.) – Так вот, эта леди будто бы передвинула соседскую межу и прибрала к рукам самое богатое в нашей округе пастбище, по праву принадлежавшее двум сироткам, за которых некому было заступиться. Еще говорят, будто с годами она совсем потеряла стыд и в Лондоне подделала какие-то бумаги, хотела присвоить чужие деньги – тысячи фунтов! – но на сей раз ее разоблачили. Ей грозил суд и, скорее всего, смертный приговор,