Полное собрание историй о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

и как, мгновением позже, появились мы. Тут счастье было на нашей стороне: если бы не он, то не избежать бы нам самых роковых подозрений. Не напал ли кто-нибудь на нашего друга, спросили мы. Не может сказать, не разглядел.

Мы послали сторожа за помощью, а сами оставались у мертвого тела, пока сторож не вернулся с подмогой и с носилками. До его прихода мы нашли следы на узкой полосе песка вплотную к стене батареи. Вокруг всюду галька, и никакой возможности определить, куда делся тот, другой.

Что мы могли сказать при дознании? Мы были убеждены, что в данных обстоятельствах наш долг – сохранить тайну короны от газетчиков. Не знаю, что бы вы сказали на нашем месте, но мы сговорились на следующем: познакомились мы с Пакстоном только вчера, он упоминал, что опасается какого-то человека по имени Уильям Эйджер. Кроме того, когда мы догоняли Пакстона, то видели на берегу рядом с его следами другие. Но, разумеется, к тому времени никаких отпечатков на песке уже не было.

К счастью, оказалось, что никакого Уильяма Эйджера в округе никто не знает. Свидетельство сторожа освободило нас от всяких подозрений. Был вынесен вердикт, что имело место умышленное убийство, совершенное одним или несколькими неизвестными. Этим дело и ограничилось.

Все дальнейшие попытки что-либо разузнать привели в тупик, так как у Пакстона не оказалось ни родных, ни близких – буквально ни души. С тех пор я ни разу не бывал ни в самом Сибурге, ни вообще в тех краях.

Вечернее развлечение

В старинных сочинениях было делом более чем обычным описывать, как зимним вечером у камелька престарелая дама, окруженная детьми, рассказывает им истории о призраках и феях, а они внимают каждому ее слову, и их сердца переполняются сладостным ужасом. Но про сами эти истории мы так ничего и не узнаём. Нам сообщают, правда, о закутанных в простыни привидениях с глазами словно блюдца и – что звучит еще более интригующе – о Буке (первое упоминание о нем Оксфордский словарь датирует 1550 годом), но какие именно обстоятельства сопутствуют этим впечатляющим образам, остается неизвестным.

И вот она, задача, которая давно меня преследует, но окончательно ее решить я вряд ли способен. Престарелые дамы ушли из жизни, а собиратели фольклора начали свою работу в Англии слишком поздно, чтобы сохранить бо́льшую часть историй, которые рассказывались внукам этими бабушками. И все же бесследно такие традиции не отмирают, и воображение может, пользуясь немногими подсказками, воссоздать картину вечернего развлечения, образцы которого – «Вечерние беседы» миссис Марсет, «Диалоги о химии» мистера Джойса и чей-то там опус «От философии в шутку – к науке всерьез» – пытались искоренить, заменив Заблуждение и Предрассудок светом Пользы и Истины. Выглядеть эта картина будет примерно так.

Чарльз. Думаю, папа, теперь я понимаю свойства рычага, которые ты столь любезно объяснил мне в субботу, но с тех пор меня весьма озадачивает работа маятника: почему, если его остановить, часы больше не идут?

Папа. Ах ты, негодник, ты что, баловался с часами в холле? А ну-ка поди сюда! – (Нет, должно быть, это пометка на полях, которая каким-то образом вкралась в текст.) – Так вот, мой мальчик, пусть я и не вполне одобряю, что ты без моего присмотра проводишь эксперименты, которые могут привести к порче ценного научного прибора, я всячески постараюсь разъяснить тебе принципы работы маятника. Принеси кусок толстой бечевки из ящика стола в моем кабинете и попроси кухарку одолжить тебе один из разновесов, которыми она пользуется на кухне.

И пошло-поехало.

Насколько же отличается от этой сценки обстановка в доме, куда еще не проникли лучи Науки! Сквайр, утомленный после целого дня охоты на куропаток и отягощенный обильной едой и выпивкой, храпит у очага. Его матушка преклонных лет сидит напротив и вяжет, а дети (Чарльз и Фанни, а не Гарри и Люси – те бы этого не перенесли!) примостились у ее ног.

Бабушка. А теперь, милые, сидите тихонько и будьте паиньками, а не то разбудите отца, и сами знаете, что тогда будет.

Чарльз. Да, знаю: он взбесится и отправит нас в кровать.

Бабушка (прекращает вязать и строго распекает детишек). Это еще что за слова? Стыдно, Чарльз! Разве можно такое говорить? Собиралась я рассказать вам историю, но если будешь грубить, то не стану. – (Подавленный вскрик: «Ну бабуля!») – Тсс! Похоже, вы все-таки разбудили отца.

Сквайр (невнятно). Слушайте, мама, если вы не уймете этих паршивцев…

Бабушка. Да, Джон, да, безобразие, да и только! Я вот как раз внушала им, что, если это еще хоть раз повторится, они немедленно отправятся в постель.

Сквайр снова засыпает.

Бабушка. Вот видите, дети, я же вам говорила – вы непременно должны вести себя хорошо и сидеть тихонечко. И вот что я вам скажу: завтра вы пойдете за ежевикой, и, если принесете домой полную корзинку, я сварю вам варенья.

Чарльз. Да-да, бабуля, пожалуйста! А я знаю, где растет ежевика: видел ее сегодня.

Бабушка. И где же, Чарльз?

Чарльз. Ну как же, на тропинке, что идет мимо домика Коллинзов.

Бабушка (откладывая вязанье). Чарльз, ни в коем случае не смей собирать ежевику на той тропинке. Разве не знаешь… хотя откуда тебе знать… о чем это мне вспомнилось? Ну как бы то ни было, помни, что я сказала…

Чарльз и Фанни. Но почему, бабушка? Почему ее нельзя там собирать?

Бабушка. Тише! Тише! Ну ладно, я вам расскажу, только не смейте перебивать. Так, дайте-ка подумать… Когда я была совсем девочкой, о той тропинке шла дурная слава, хотя сейчас люди, кажется, совсем об этом позабыли. И как-то раз – боже, ведь так могло случиться и сегодня! – я рассказала своей бедной матушке, вернувшись домой к ужину, – а было это летним вечером, – в общем, я рассказала ей, куда ходила гулять и как возвращалась по той тропинке, и спросила, отчего это на маленьком участке в самом ее конце растут смородина и крыжовник. Ох и как же она рассердилась! Встряхнула меня, отшлепала да и говорит: «Дурная, дурная девчонка, я же двадцать раз говорила тебе: не приближайся к той тропинке! А ты взяла и отправилась туда на ночь глядя» – и все такое прочее, и, когда она умолкла, я была так ошарашена, что и слова вымолвить не могла, но убедила ее, что в первый раз обо всем этом слышу, – и это была чистая правда. Потом, конечно, она пожалела, что была так сурова со мной, и в знак примирения после ужина