Полное собрание историй о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

всяких сомнений, сову что-то с силой тянуло назад. Неожиданно тяга ослабла, и моя собеседница едва не сверзилась вниз, затем, взъерошившись, крутанулась на ветке и яростно ударила клювом во что-то, чего мне не было видно.

– О, извините, – озабоченно произнес звонкий тоненький голосок. – Я был уверен, что пойдет легко. Надеюсь, вам не было больно.

– Не было больно?! – язвительно переспросила сова. – Конечно, мне было больно, и ты отлично знаешь это, маленький язычник. Перо выдернуть не так-то просто… вот погоди, доберусь я до тебя! Неудивительно, что я потеряла равновесие. Нельзя и пары минут посидеть спокойно – непременно кто-то подкрадется и… ладно, на сей раз твоя взяла. Вот сейчас отправлюсь к властям и… – Тут она обнаружила, что общается с пустотой. – Эй, куда запропастился? Да, скверное дело, совсем скверное!

– Ну и ну! – воскликнул я. – Боюсь, вас донимают так уже не в первый раз. Могу я поинтересоваться, что все-таки происходит?

– Можешь, – сказала сова, все еще подозрительно озираясь по сторонам, – только мне придется объяснять, что к чему, до конца следующей недели. Это же надо – подкрасться и выдернуть перо из хвоста! Признаться, это было довольно болезненно. И для чего, спрашивается? Скажи на милость! Какой в этом прок?

В ответ я лишь вполголоса пробормотал:

– Горластая сова, что, ухая, дивится

На наших странных духов по ночам.

Я не предполагал, что мои слова долетят до слуха птицы, но она тотчас заговорила:

– Что-что? Впрочем, можешь не повторять. Я слышала. И я скажу тебе, что́ за этим кроется, а ты запомни мои слова. – Она склонилась ко мне и зашептала, часто кивая округлой головой: – Гордыня! Высокомерие! Вот что это такое! «Не приближайтесь к королеве фей!» – Последнее было произнесено с горечью и презрением. – Ни за что! Мы недостаточно хороши для таких, как они! Это мы-то, с незапамятных времен слывущие лучшими певцами в здешних местах! Что, разве не так?

– Видите ли, – ответил я с некоторым сомнением, – лично мне очень нравится вас слушать; но иным больше по нраву пение дроздов, соловьев и прочих пернатых; должно быть, вы об этом знаете, не так ли? И, кроме того, возможно… хотя не берусь это утверждать… возможно, они находят вашу манеру исполнения не слишком подходящей к их танцам?

– Очень надеюсь, что так оно и есть, – горделиво выпрямившись, заявила сова. – Наша родня никогда танцев не признавала – и никогда не признает. Что это взбрело тебе в голову? – возгласила она, начиная злиться. – Хорошенькое было бы дело – сидеть там да икать для них… – Умолкнув, она настороженно огляделась по сторонам, посмотрела вверх и вниз, после чего продолжила уже громче: – Для этих маленьких дамочек и кавалеров. Если им это не подходит, то мне и подавно. И, – ее опять стало разбирать негодование, – если они воображают, что я буду молчать лишь потому, что они танцуют и занимаются всякими глупостями, то сильно ошибаются, пусть так и знают.

Памятуя о случившемся ранее, я опасался, что с ее стороны несколько неосмотрительно вести такие речи, – и оказался прав. Стоило сове в очередной раз глубокомысленно кивнуть, как четыре крохотные изящные фигурки, соскользнув с верхней ветки, мгновенно накинули на несчастную птицу что-то вроде травяного аркана и поволоки ее, издававшую громкие протестующие крики, по воздуху в сторону Товарищеского пруда. Я поспешил следом и услышал всплески, бульканье и взрывы издевательского смеха. Покуда я стоял на берегу, вглядываясь в рябь на воде, что-то стремглав промчалось над моей головой; потом донельзя обозленная и встрепанная сова кое-как выкарабкалась из пруда, остановилась у моих ног и несколько минут отряхивалась, хлопала крыльями и свистела, не говоря ничего, что мне хотелось бы повторять.

Наконец, вперив в меня взор, она заговорила – и в ее голосе сквозила такая лютая, с трудом подавляемая ярость, что я почел за лучшее отступить на пару шагов.

– Нет, ты это слышал? Они говорят, что, к их величайшему сожалению, приняли меня за утку. Мало им регулярно доводить всех и каждого до белого каления и разносить все в клочья на мили вокруг!

В приливе чувств сова принялась тащить из земли клювом крупный пучок травы, которым крайне досадным образом тут же поперхнулась, отчего зашлась неистовым кашлем; я стал бояться, что от напряжения у нее лопнет какой-нибудь сосуд. Ей все же удалось обороть приступ, и она уселась, моргая и тяжело дыша, но целая и невредимая.

Я сознавал, что нужно как-то выразить ей свое сочувствие, однако решил не спешить с этим, подозревая, что разгневанная птица воспримет самые благонамеренные слова как новое оскорбление. Так мы и смотрели друг на друга в неловком молчании целую минуту, пока затянувшуюся паузу не прервал колокольный звон: сперва заговорили часы во флигеле, потом, более гулко, другие – в замковом дворе, затем раздался бой курантов Лаптонской башни, заглушавших звуки, донесшиеся с Комендантской, более отдаленной.

– Что это? – резко и хрипло спросила сова.

– Полагаю, полночь, – ответил я и проверил свои часы.

– Полночь? – вскричала сова, судя по всему, изрядно всполошившись. – А я такая мокрая, что и ярда пролететь не смогу! Вот что, подними-ка меня да посади на дерево; а нет – так я сама взберусь по твоей ноге, ты и глазом моргнуть не успеешь. Давай живее!

Я повиновался.

– На какое дерево вас посадить?

– На мое дерево, конечно же! Вон туда! – И она кивнула в сторону Стенки.

– Хорошо. Вы имеете в виду дерево, что зовется Дурными воротами? – уточнил я, пускаясь бегом в указанном направлении.

– Откуда мне знать, каким дурацким именем вы его величаете? То, в котором есть что-то вроде дверцы. Быстрее же! Они явятся через минуту.

– Кто явится? Да в чем вообще дело? – спросил я на бегу, прижимая к себе промокшую птицу и больше всего опасаясь, что споткнусь и кубарем полечу вместе с нею в высокую траву.

– Скоро сам увидишь, – ответило самолюбивое создание. – Ты просто подсади меня на дерево, и все будет в порядке.

Думаю, сова знала, что говорит: расставив крылья, она проворно вскарабкалась по стволу и исчезла в дупле, не расщедрившись на благодарность. Я с тревогой огляделся по сторонам. Часы на Комендантской башне все еще исполняли мелодию из Давидовых псалмов, за ними в третий и последний раз пробили меньшие часы – другие колокола уже умолкли, – и наступила тишина, которую нарушало – нет, скорее подчеркивало – лишь «мерное журчание запруды».

Отчего сова так торопилась скрыться в своем убежище? Несомненно, из-за того, что беспокоило теперь и меня. Кто бы