Повести и рассказы - Джо Хилл

Они все еще торчали там: фургоны теленовостей, съемочные группы заполонили всю улицу перед его домом. Он сидел на тахте посреди гостиной с домашним телефоном на коленях. Его мобильный забрала полиция. Транслирующие фургоны были видны ему в зазоре между шторами, скрывавшими широкое окно. Си-эн-эн. Телекомпания ФОКС. Его телевизор был включен: единственный источник света в комнате, — но звук выключен. Крутили все тот же клип, где Джэй Риклз говорит свою фразу про плохого человека с оружием, встречающего хорошего человека с оружием.

Келлауэй сам себя чувствовал пулей в пистолете, чувствовал, что взведен и готов сорваться, полететь куда-то навстречу конечному, мощному удару. Неся в себе заряд, способный проломить дырищу в том, что все до одного считали, что знают о нем. Когда пистолет выстреливает, все поворачивают головы, чтобы взглянуть, вот и сейчас все тоже оборачиваются, глядя на него. На него, а не мимо него или сквозь него.

Он ждал, что телефон зазвонит, и тот зазвонил. Он поднес трубку к уху.

Холли говорила едва дыша, тихим голосом:

— Ты дома. Не была уверена, что ты уже дома. Только что видела тебя по телику.

— Запись делали несколько часов назад. Ты только сейчас ее видишь?

— Д-да. Только сейчас смотрю. С тобой все в порядке? Не ранен?

— Нет, милая, — сказал он своей жене. Все еще жене, даже сейчас. На бумаге, во всяком случае.

Слегка задохнулась:

— Ты не должен меня так называть.

— Милой?

— Да. Даже думать так не должен.

— Я б вообще не думал, если б она меня убила. Пристрели она меня сегодня, то была б последняя моя мысль.

Опять прерывистое дыхание. Ему показалось, что она сдерживает плач. На слезы она скора: в конце телефильмов про Рождество, когда рекламу АОПЖОЖ[83] показывают, когда кинозвезды умирают. Она постоянно носит наряд из чистого бархата своих чувств, ткань, которая трещит при каждом ее шаге в этом мире и которая липнет к ней, куда бы она ни направилась.

— Незачем тебе было туда соваться. Полицию надо было дожидаться. А если б она тебя застрелила? Твоему сыну отец нужен, — выговаривал она ему.

— Адвокатша твоя, похоже, так не думает. Адвокатша твоя думает, что будет просто прекрасно, если я буду видеться с Джорджем раз в месяц под присмотром какой-нибудь бабки, шпионящей за мной.

Она всхлипнула на вздохе, и теперь он уже наверняка знал: плачет. Заговорила лишь через несколько секунд — голосом, ломким от эмоций.

— Моя адвокатша не только тебя пинает. Она и меня вовсю пинает. Грозится бросить дело, если я буду пытаться вести переговоры с тобой. Она из меня такую дуру делала, когда я сказала ей, что знала, что ты меня никогда не ударил бы, что ты бы никогда…

Сестра Холли закудахтала где-то рядом, резкий неразборчивый звук, напомнивший ему взрослых, всерьез рассуждающих о похождениях карикатурного Чарли Брауна[84]. Холли сама не знает, как ей ее стерпеть. Ожидания других походили на сильные порывы ветра, а Холли была при этом всего лишь газетным листком, который швыряло то туда, то сюда под их действием. Рэнд Келлауэй твердо считал, что сестрица Холли была скрытной лесбиянкой, а малый, за кого она замуж вышла, скорее всего, был извращенцем. Звали его Элайджа (ничего себе имечко, а?), он носил яркие рубашки подозрительных цветов: ярко-желтые, как школьные автобусы, мандариновые, сине-зеленые. Плюс, он взахлеб смотрел по телику фигурное катание.

— Что тебе Фрэнсис сказала? — спросил Келлауэй. Он почувствовал, как что-то вспыхнуло в нем, вроде как спичка зашипела перед тем, как вспыхнуть.

Однако Холли больше его не слушала, слушала свою сестру. «Да», — произнесла Холли. Еще кудахтанье. «Нет!» А потом опять: «Нет!» Молящим, завывающим голосом.

— Скажи ей, пусть своими делами занимается, — выговорил в трубку Келлауэй. Он чувствовал, что Холли уходит, до нее не достать, и это бесило его. — Не слушай ее. Что бы она ни говорила — пустое.

Холли вновь обратилась к нему, только голос ее был беспокоен, полон эмоций:

— Д-джордж хочет поговорить с тобой, Рэнд. Я ему трубку передам. Фрэн говорит, что мне больше нельзя говорить с тобой.

Когда они жили вместе, так одним из правил, установленных Келлауэем, было: Холли разговаривает с Фрэнсис только в его присутствии — именно по этой причине. Он не хотел, чтобы у Холли был сотовый телефон, из-за опасения, что Фрэнсис засыплет ее эсэмэсками. Он не позволил Холли купить мобильник, но потом эта чертова компания, где она работала, выдала ей сотовый телефон и требовала, чтоб она носила его с собой.

— Скажи ты этой волосатой пи… — начал он, но телефон клацнул, и зазвучал голос Джорджа:

— Папочка. — У него был голос матери, порывистый, с придыханием, возбудимый, такой же нежный, ласковый и невнятный. — Папочка, тебя по телику показывают!

— Знаю, — ответил он. Понадобилось приличное усилие воли, чтобы выровнять голос и придать ему хоть немного теплоты. — Я сегодня весь день провел в Телеландии, где все телелюди живут. Труднее всего туда попасть. Тебя до того ужимают, чтоб ты стал очень-очень маленьким и смог уместиться внутри телевизора.

Джордж захихикал. Смех его звучал до того приятно, что причинял Келлауэю боль. Ему захотелось усадить сына на колени, обнять его так, чтоб тот вскрикнул и попытался высвободиться. Захотелось поехать с Джорджем на пляж и показать ему, как стрелять по бутылкам. Джордж крепко сжимал бы кулачки и пускался в пляс каждый раз, когда разлеталась бутылка. Келлауэй мир бы разнес, чтоб увидеть, как пляшет Джордж.

— Это неправда, — сказал Джордж.

— Правда. Сначала тебя делают очень-очень маленьким, а потом ты берешь билет и едешь в Телеландию на паровозике Томас. Я всю дорогу сидел рядом с одним из Телепузиков.

— Не может этого быть.

— А вот и сидел. По правде.

— С каким из них?

— С желтым. Он пахнет, как горчица.

Джордж опять хихикнул.

— Мамочка говорит, ты спас людей, чтоб они не умерли! Она говорит, что там была плохая тетя, а ты ее сразу застрелил, прямо — пах! Так и было?

— Так и было. В точности.

— О’кей. Здорово. Я рад, что ты застрелил ту плохую тетю. — Вновь послышалось удаленное кудахтанье: опять появилась Фрэн. Джордж выслушал ее, потом сказал: — Мне надо ужинать и спать ложиться.

— Верно. Иди ужинай. Я люблю тебя, Джордж.

— Я тебя тоже люблю.

— Передай трубку опять маме.

— Тетя Фрэн хочет поговорить с тобой.

Не успел он ответить, как в телефоне опять зашумело. Потом с того конца линии донесся чей-то другой голос. Даже дыхание Фрэнсис было неприятным — тяжелое, медленное и