Хроники Чёрной Земли, 1936 год (Мероприятие 2/11; Красноармеец) - Василий Павлович Щепетнёв

По фельдшерскому справочнику вычитал — дизентерия. Болезнь грязных рук, понимаешь ли. Покой, левомицетин, питье и карантин. Карантина боятся все, и потому лечатся сами. К вечеру, всем полегчало.

Я вскипятил четыре чайника. Пил просто подсоленную воду. Другого душа не принимала. И тоже ничего не ел.

26 июня

Я совершенно случайно нашел причину запаха. Лучше бы не находил.

У Сергея штанина за сучок зацепилась. Брюки легкие, полотняные, и треснули. А под ними бинт, тот еще, наложенный после растяжения. Грязный. Я ему новый достал, замени, если нужно. Или выброси.

Он выбросил, невдалеке от палатки. Пропитанный гноем, запах — наповал. Я лопатой бинт поддел и отнес подальше.

— Эй, у тебя не гангрена случаем..

— Ерунда, видишь — хожу, — он прошелся, вперед, назад. Походка несколько шаткая, так от жары или ослаб просто. Топнул ногой, показывая — как новенькая.

Никому до ноги Сергея дела не было, ну, и я отстал.

Может быть, это и есть пресловутая простота, общность с природой? Хиппи русской сборки?

— Еще денек отдохнем, — Камилл сказал это специально для меня. Его самого, судя по всему, работа больше не интересовала. Я журнал ему подсовывал, спрашивал о планах — пустое.

Дошел до кладбища, сверяясь с планом, наметил шесть точек, пятьдесят второго года. Про запас. Подряд бурить больше не придется. Экстенсивные методы пора забывать.

Заглянул, а не хотел, на ту злосчастную могилу. Потому и заглянул, что не хотел. Прикопали ее самым позорным образом, даже и не прикопали. С полсотни лопат землицы накидали, и все.

Надо будет позвать, устроить дело правильно. Но сама та мысль вызвала неприязнь. Лучше самому, или просто не трогать. Тем более, в жару.

Я опять по горло влез в речушку. Для этого пришлось почти лежать. Вода прохладная, ключи питают, не иначе. Кондиционированная вода, рекомендации лучших собаководов.

Зубы начали стучать, зовя на бережок. Я вылез. Вот тебе и практика…

Вернулся, как на казнь. Все лежат, не стонут, не жалуются, просто молчат.

Может, обкурились?

Я тоже прилег, и, незаметно для себя, проспал до заката.

Проснулся и оглянулся. Приснится же ерунда.

Ребята сидели у палатки, и вид их был куда здоровее, чем давеча.

— Как, богатыри? — сказал я. Голос звучал фальшиво, заискивающе. Со сна хрипота.

Андрей махнул рукой:

— Порядок. Садись, поговорим.

— Поговорим, — эхом повторил Валька, а Сергей и Камилл только кивнули приглашающе.

— О чем?

— Да просто поговорим. За жизнь.

— Я решил, сворачиваем практику, — Камилл потянулся умиротворенно, хрустнул косточками. — Материала достаточно, им следует правильно распорядиться, тогда хватит.

— Значит, заканчиваем? — сейчас я слышал в собственном голосе неподдельное облегчение.

— Да, вот только как выбраться отсюда? Дядя твой раньше за нами приехать сможет?

— Не знаю… Сможет, думаю, вот только как дать ему знать?

— Телефон у него есть?

— Да, конечно.

— Ну, мы тебя пошлем в Глушицы, ты оттуда и позвонишь. Далековато, правда, но за день дойдешь. Спозаранку выйдешь и дойдешь…

— Завтра?

— Завтра. Завтра, так что ты соберись… — Камилл неопределенно повел рукой, мол, бери, что хочешь. Всю эту деревню бери с собой.

— Или послезавтра, — Сергей поворошил пепел костра длинной веткой. — А завтра ударим по могилкам. Сколько у нас помечено? Золотишко оставлять грех.

— Хорошо, послезавтра, — согласился Камилл.

Мы разожгли костер, поставили чайник.

— Есть хочу, будто век голодал, — Валька непритворно облизнулся.

— Я пока немного погуляю, — с лопатой в руке я вернулся к могиле. Кстати, очень кстати — домой. Дальнейшее пребывание здесь теряло смысл, и все это поняли. Отлично.

Никакой надобности засыпать могилу не было. Менее всего стоило спускаться вниз, зачем?

Но я спрыгнул. Хотелось убедиться, что я полный, круглый дурак.

Землю я не выкидывал, просто отбрасывал в сторону. Рыхлая, она осыпалась с тихим шорохом, я спешил, досадуя на себя, вот-вот сумерки сгустятся, что стоило не спать, а днем заняться, раз уж без того не могу.

Гроб показался скоро. Совсем немного времени понадобилось для того, чтобы понять — в нем ничего нет.

Ничего и никого.

Разве это важно, вопрошал я себя. Нет, и нет. В другое место перетащили, Перезахоронили. Кто? Да бабка, например. Или ребята. Почему? Стало быть, есть резоны. Мне почему не сказали? А мне вообще мало что говорят, я тут сбоку припека.

Например, сокровища все же были. Есть. Зачем делиться со мной?

Чем больше я думал, тем больше мне нравилась моя догадка. Она объясняла все. Или почти все. Поведение ребят, потеря интересов к работе, желание отослать меня подальше.

Да не нужны мне ваши пуды.

Или нужны?

Очень не люблю, когда другие держат меня за дурака. Деньги нужны мне не меньше других.

Я выбрался, отряхнулся, очистил заступ и в надвигающихся сумерках пошел назад, в лагерь.

В Глушицы пешочком, ждите!

Ужин был в разгаре. Желая вознаградить себя за дни поста, открыли шпроты, голубцы, маслины; наварили супу, Лукулл ужинает у Мак-Дональдса. Мне сунули новую тарелку, ложку, вилку, подвинулись, освобождая место у костра.

Очень приятно. Как в прежние, первые дни. Мы шутили и смеялись, разве что песен не пели. А хотелось. Легко и славно на душе. Стыдно своих подозрений.

Потом я, изводя положенные страницы, все улыбался и улыбался, радуясь невесть чему. А просто хорошо. И скоро домой, и вечер теплый, и люди хорошие. Последнему я радовался более всего, безотчетно полагая, что тем самым делаю людей еще лучше, располагаю к себе, такому милому, замечательному Петеньке.

27 июня

Не одеяло, а спасательный круг. Нет, соломинка, которую лишь в отчаянном положении принимаешь за спасательный круг. Это я о дневнике.

Пишу, чтобы успокоиться. Убить время. И потому еще, что не верю действительности, надеюсь, что это шутка дурного толка, грубый розыгрыш, фарс.

Хорош фарс.

Ублаготворенный, довольный донельзя, лег я вчера спать. Еще бы не спать, когда так дружелюбно, ласково вокруг. Перед тем, как привык уже, записал все свои мыслишки в дневник. Пимен — летописец на практике.

Заснул легко и скоро, что в последнее время редкость для меня. И во сне между видениями понял: радовался всему я один, смеялся и шутил тоже я, даже ел. Остальные дружно улыбались моим шуткам, кивали, поддакивали, тянулись к еде, брали куски и жевали их, но нехотя, неискренне, без охоты. Делая вид.

Потом пришел черед кошмаров. Бывают у меня такие сны — многосерийные. Во сне, или сразу по пробуждении помнишь отчетливо всю предысторию, логическую связь, почти (даже без «почти») вторую жизнь, переживаемую во снах, но днем память исчезает, подсовывая