Повести и рассказы - Джо Р. Лансдейл

своего мерина тому мужику, у которого взял свежую лошадь и курицу, и еще я оставил ему на верхушке столба от изгороди поломатые карманные часы и поехал дальше в западный Техас. Путь был неблизкий, так что мне не раз приходилось останавливаться, чтобы украсть еды или напиться из ручья и хорошенько накормить лошадку ворованной кукурузой. Через несколько дней я решил, что мне удалось оторваться от погони, и я тогда сменил имя. Раньше-то меня звали Вильфорд П. Toмас, и это «пэ» в середине ничего не значило, просто «пэ», и все.

Ну а теперь я решил назваться Нат Вильфорд и по дороге тренировался это имя произносить. Я хотел, чтобы, когда придется назваться, оно слетало у меня с языка, как все равно настоящее.

И вот, по дороге туда, куда я ехал, наткнулся я на цветного парня, который облегчался в кустах, утирая зад листиком. Был бы я бандит какой, я бы мог тут же его и пристрелить, прямо над кучкой, и забрать его лошадь, очень уж он был занят этим делом — так занят был, что мне его скошенные глаза были видны аж оттуда, где въехал на холм, а это было-таки далековато.

Я порадовался, что ветер дует не в мою сторону, так что я остановил свою краденую лошадь, подождал, пока он утрется листиком, и окликнул его:

— Привет, засранец!

Он поднял голову, улыбнулся мне, дотянулся до своей винтовки, что лежала на земле рядышком, и говорит:

— Ты, часом, не пристрелить ли меня собираешься?

— Не, — говорю. — Подумывал я, правда, спереть у тебя лошадь, да она, похоже, хуже моей и вдобавок спина у нее провалена и морда страшная.

— Эт точно, — говорит он, — а еще она слепа на один глаз и у ней шишка на спине, аккурат под седлом, так и выпирает. Я ее захватил с собой, когда удрал с плантации. Она и тогда-то была не ахти, а теперь уж и подавно.

Он встал, натянул портки, и я увидел, что мужик он довольно рослый, в новехоньком комбинезоне и большой черной шляпе с пером. Он стал подниматься на холм, мне навстречу, и, смотрю, протягивает руку, которой подтирался. Ну, я сделал вид, что не заметил протянутой руки, потому что мне показалось, что пальцы у него в чем-то коричневом.

Как бы то ни было, мы с ним неплохо сошлись, а к вечеру нашли ручеек, он помыл руки, и даже с мылом, которое оказалось у него в седельной сумке, что меня изрядно порадовало. Мы сели и стали пить его кофе с сухарями. Мне предложить было нечего, кроме разговоров, но он и сам был болтун не из последних. Звали его Каллен, но он предпочитал называть себя «бывший домашний негр», да еще с таким видом, будто это что-то вроде генерала. Он еще долго рассказывал, как он добыл себе это перо на шляпу, но все это в конечном счете свелось к тому, что он подкрался к ястребу, сидевшему на низкой ветке, и выдернул перо у него из хвоста.

— Когда хозяин отправился воевать с этими янки, — говорил он, — я тоже поехал с ним. Я сражался наравне с ним, мне выдали серый мундир и новые штаны, и я самолично подстрелил никак не меньше полудюжины этих янки!

— У тебя, никак, течь в черепушке? — спрашиваю. — Эти мятежники, они ж нас угнетали!

— Я домашний негр, — говорит, — я с мистером Джеральдом вместе вырос, и я лично был не против пойти на войну вместе с ним. С ним и с его друзьями. Нас таких много было.

— Да вас всех, наверно, в детстве головкой уронили!

— Не скажи, молодой хозяин и старый хозяин, они хорошие были.

— Да, только они тебя в рабстве держали, — говорю.

— Ну и что, может, я на то и родился, чтобы рабом быть! Они всегда цитировали что-нибудь в этом духе, из Библии.

Ну так тем более, приятель! Мой папаша завсегда говорил, что эта книжка натворила больше бед, чем все цепи, дурные бабы и злые собаки, вместе взятые.

— Я молодого хозяина любил, как брата, если хочешь знать. Только убили его на войне-то, прямо между глаз пулю влепили, гляжу, а он уж мертвее пня. Я отрезал лоскут от его рубашки, омочил его в его крови и отправил домой вместе с письмом о том, как все вышло. А когда война окончилась, я некоторое время болтался возле плантаций, но тогда все пошло наперекосяк, старый хозяин с хозяйкой померли, и я похоронил их на задах, подальше от сортира, и вверх по холму. И остались мы вдвоем с хозяйской собакой.

Ну, пес-то был старый, как смерть, уже и есть не мог как следует, так что я пристрелил его и отправился повидать большой мир, как называл это молодой хозяин. И тут я, как и ты, услышал, что правительство набирает нас, черномазых, в армию. А я сам по себе жить не умею. Так что армия — это как раз по мне.

— Ну а я, — говорю, — не люблю, когда мной командуют, зато люблю, когда мне платят.

Про то, что меня повесить хотели, а армия кажется мне неплохим убежищем, я уж поминать не стал.

И вот, дня три спустя, мы приехали туда, куда собирались, в Форт-Маккевитт, между реками Колорадо и Пекос. Там было на что посмотреть, в этом форте! Он был здоровый и не похож ни на что из того, что мне доводилось видеть прежде. Прямо напротив нас были черномазые в синих мундирах, которые выполняли упражнения в конном строю и так и сверкали на солнце. А уж солнца-то там было хоть отбавляй. Там, откуда я родом, тоже жарко, но всегда можно найти дерево, чтобы спрятаться в тени. А там спрятаться было негде, кроме как под собственной шляпой, разве что солнце за тучкой скроется, но это ненадолго, не дольше, чем птичка пролетит.

В общем, приехал я туда. В Форт-Маккевитт. Весь в мечтах, и в паху зудит от долгой езды. Мы с моим новым приятелем сидели на лошадях, глазели на форт, на этих всадников, и смотрелось все это очень горделиво. Наконец мы поехали в ту сторону.

Нас привели к командиру, и мы с Бывшим Домашним Негром предстали пред большим столом, за которым сидел белый по имени полковник Хэтч. У него были усы, как гусеница, и большие потные полумесяцы под мышками. Взгляд его был нацелен на муху, что сидела на бумагах, лежавших у него на столе.