Чёрная сабля - Яцек Комуда

– Довольно! – сказал сын стольника. – Вы, матерщинники, пугала для старух! Вы, татарские прихвостни! Уже достаточно посвоевольничали! Садитесь на коней и убирайтесь на большак! Там ваше место!

Плачущая Рахиль упала в объятия Гедеона.

– Уже всё хорошо! Хорошо, – прошептал он ей на ухо.

– Гедеон, беги! – простонала она. – Беги, любимый!

– Зачем?

– За саблей! – зарыдала она. – Принеси саблю твоего отца!

– Но как? Что отец...

– Иди! – она сильно тряхнула его. – Иди и принеси её!

Он больше не спорил. Повернулся и помчался к сараю.

Дыдыньский прыгнул к сабле, выпавшей из рук врага. Не успел. Прежде чем он добрался до оружия, бандит с прищуренным глазом первым наступил на неё ногой. А потом весело рассмеялся.

Сын стольника отступил. Он был один против четырёх изгоев, известных рубак и их прислужников. За спинами тех толпились польские братья – крестьяне и челядь. Однако никто из них не мог ничем помочь Яцеку.

– Пора в землю, пан Дыдыньский, – оскалился кудрявый, всё ещё держась за окровавленный глаз. – Кто бы подумал, пан сын стольника, что закончите под молитвенным домом еретиков.

– Бейте его! – простонал конный в кольчуге, с трудом поднимаясь на ноги. – У... убейте суки... на сына...

Они набросились на него со всех сторон, с саблями, чеканами и бердышами. Кто-то из слуг поднял ружьё и выстрелил. Дыдыньский пригнулся в последний момент. Пуля просвистела над его плечом, пробив дыру в дверях молитвенного дома.

Сын стольника увернулся от лезвия сабли, в последний момент обошёл разогнавшегося пьяницу. А затем вскочил внутрь деревянного храма, помчался к возвышению в конце зала, между двумя рядами деревянных скамей. Однако он побежал туда не для того, чтобы проповедовать Слово Божье. Одним движением он вырвал деревянный брус из спинки скамьи. А потом обернулся к преследователям.

Люди Паментовского набросились на него со всех сторон. Дыдыньский закрутил в руках брус, отбил удары; ударил по голове толстого шляхтича, выбив из него дух. А потом шест треснул в его руках, разрубленный саблей кудрявого. В последний момент заездник увернулся от его сабли, повалил одного из челядинцев. И вонзил сломанный конец жерди прямо в живот пьянице.

Раненый завыл, захрипел, упал на колени, перекатился на бок, не выпуская из руки саблю, схватился за скамью, пытаясь встать, опрокинул её, сдвинул и так замер, ударившись головой о деревянные доски пола.

Вдруг что-то звякнуло под ногами Дыдыньского. Окружённый врагами, он глянул вниз и увидел блестящий клинок. Длинная изогнутая сабля с простой крестообразной гардой и полукруглым палюхом. Он тотчас узнал её из рассказов отца, вспомнив времена, когда пан Крысиньский ещё не сменил оружие на посох новокрещенцев.

Быстро как молния он схватил саблю.

А потом обрушился на своих врагов.

Он налетел на них как ястреб на стайку цыплят. Заглядывающие через ворота крестьяне услышали только три звонких удара стали, увидели только три вспышки лезвия. А сразу после этого холодный клинок прорубил незащищённую кольчугой шею. Шляхтич в мисюрке завыл, хватаясь за разрубленное плечо, сделал четыре нестройных шага к выходу и упал лицом вниз. Красная кровь хлынула из его ран, брызнула обильно из разрубленной артерии, орошая белые стены молитвенного дома, пыльные доски пола; изгваздала красными пятнами оставленный на скамье Раковский катехизис пана Москожевского.

Поднялся крик, когда Дыдыньский проскользнул между опускающимися лезвиями, а затем быстрым ударом отрубил по локоть руку одному из слуг. Покалеченный завыл, схватился за обрубок, брызжущий кровью, бросился вперёд, споткнулся об одну из скамей, упал на пол, метался там, ревел и дрожал. Заглядывающие через открытые ворота польские братья заламывали руки, хватались за головы, а некоторые рыдали.

Дыдыньский не смотрел на них. Перед ним всё ещё было пять противников.

Ещё один прихвостень с грохотом рухнул на пол, получив удар в висок. Он попытался подняться, но сил уже не хватило. Шляхтич продолжал биться. Ловко уклоняясь от ударов, он проскальзывал под лезвиями сабель. Схватка кипела среди разваленных скамей, в лужах крови, между посечёнными балками, подпиравшими крышу собора. Дыдыньский прорвался сквозь строй противников. Одним махом рассёк живот шляхтичу с прищуренным глазом, отправив его на колени, а затем добил ударом милосердия, походя рубанув по голове. Жизнь покинула бедолагу так же быстро, как гаснет свеча, когда подвыпивший шляхтич в корчме лихо срезает фитиль перед продажными девками. Тут же ещё один прихвостень пал, пронзённый саблей в грудь. Последний, с раненой рукой, кинулся к выходу, расталкивая польских братьев. Те шарахались от него, как от прокажённого. С диким криком беглец помчался к лошадям.

Они остались одни, вдвоём. Дыдыньский и меченый с завитыми кудрями.

– Приветствую, пан Жураковский, – пробормотал молодой рубака.

– Милостивый пан Дыдыньский, – ни одна жилка не дрогнула на лице меченого, когда он произносил эти слова, – много говорили мне в Саноке о вашей милости, но из того, что я вижу, ты настоящий мастер сабли. Передать кому-нибудь что-нибудь после твоей смерти?

– Передай привет...

– Кому?

– Прочим Жураковским в аду!

Они сошлись в центре собора. Жураковский отбил удар клевцом, приняв его на окованную железом рукоять. Правой рукой он молниеносно рубанул саблей снизу. Дыдыньский увернулся с дьявольской ловкостью и хлестнул меченого по виску. Промахнувшись, он тут же отразил саблей удар клевца Жураковского, но не сдержал стона, когда вражеская сабля распорола ему рукав жупана, оставив порез на руке.

Дыдыньский крутанулся в стремительном пируэте, нанося удары влево, вправо, крест-накрест. Жураковский поймал его лезвие между рукоятью клевца и клинком сабли, сжав их, чтобы лишить противника возможности высвободить оружие. Мгновение они боролись, не уступая друг другу. Затем Жураковский неожиданно развёл руки, освобождая клинок Дыдыньского, и нанёс полукруговые удары – одновременно клевцом и саблей снизу наискось.

Он не понял, что произошло. Не успел среагировать. Не смог ни уклониться, ни защититься. Лишь увидел несущееся к нему лезвие сабли и раскрыл рот для крика.

Но издать звук уже не успел.

Дыдыньский рубанул по шее, молниеносно крутанулся и нанёс свистящий удар. Кудрявая голова меченого, отделившись от тела, покатилась с гулким стуком, словно пустая бочка, к входу в собор. Она катилась, постепенно замедляясь, пока не выкатилась наружу между польскими братьями, которые с криками отпрянули в стороны. Наконец, голова замерла у ног пана Крысиньского.