Зов лабиринта - Наталья Иртенина

И двое возлюбили друг друга. Солнце жгло их обнаженность, и небо смотрело на их сплетенья, на игру их тел. И жесткость камня, ощущаемая вначале, ушла, забылась, заглушенная чувством бесконечной отдачи себя другому.

После они лежали и молча глядели в потворствующие им небеса – царь и блудница. Оба пришедшие сюда для того, чтобы услышать Другого. Ди подумала вслух:

– А как же Другой? Он видит нас?

– Если бы я попытался спрятаться от Него с тобой, было бы хуже. Он должен видеть.

Ди почувствовала укол, отметив это «я с тобой» вместо «мы». Но ведь иначе и быть не могло – она понимала это. Царям не пристало равнять с собой блудниц, мимолетная игра плоти не могла связать их. Да и феминистский рай, в котором мужчины и женщины стали общим сглаженным «мы» вместо единства различий «я и ты», отсюда далеко – за несколько тысяч лет.

– Скажи, отчего люди в городе не видят Башни, точно слепые? Кто построил ее и почему она наполовину разрушена?

Он ответил не сразу.

– Люди бывают слепы к тому, что не привлекает их яркостью. Или наоборот, чернотой. Никто не знает, кто и когда возвел Башню. Тот, Кого чтут в ней, давно забыт. О Нем знают только несколько Его служителей, которые передают это знание испокон веков своим преемникам. Если мне не удастся то, что я задумал, я стану одним из них.

– Ты задумал возродить традицию Башни? – Ди приподнялась на локте и смотрела на него круглыми глазами.

– Не Башни. Я хочу, чтобы мой народ вспомнил своего Бога… А что до Башни… Ее никто не разрушал. Она всегда была такой. Ее просто не достроили.

– Просто? – Ди опять подумала о Вавилонском столпотворении.

– Тебе здесь уже, наверное, поведали о незавершенности человеческой? О недотворенности мира, который должны досоздать люди? Это все и есть Башня. Душа человеческая и душа мира.

Ди смотрела вдаль – на теряющиеся там окраины города, на горизонт в легкой синеватой дымке и спускающийся к нему пламенный апельсин солнца.

– Красиво, – сказала она.

– Да, – согласился он. – Душа красива даже в своей незавершенности.

Он тоже поднялся и сел – боком к ней. Ди увидела на его левом предплечье круглую отметину. На мгновение застыла, борясь с разочарованием. Не хотелось разрушать романтическую идиллию, упускать и без того недолговечный миг.

Иллюзия победила. Ди снова улеглась на спину и закрыла глаза, нежась в теплых лучах. Он провел рукой по ее животу, потом забрался повыше, едва касаясь кожи. И вдруг сказал:

– Ты не блудница.

Ди не приняла это всерьез и, блаженно жмурясь, пробормотала:

– Я еще не всему научилась. Я только недавно в Храме.

– Ты не из Храма и ты не блудница, – возразил он. – Ты – чужая.

Ди открыла глаза и порывисто села. Его рука соскользнула вниз и легла ей на бедро.

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказал об этом Другой.

– Ты спрашивал Его обо мне? – удивилась Ди, чувствуя, как разгорается безумная надежда. – Так значит, вчера, там, на улице, ты сказал неправду?

Он отвернулся, убрал руку.

– Не знаю. Наверное, правду. Я не спрашивал Его о тебе. Но иногда Он говорит не то, о чем спрашиваешь, а то, что сочтет нужным. Ты заняла чужое место. Ты не та, за кого себя выдаешь.

Надежда погасла, так и не расцветившись. Ди ощутила внезапное раздражение и даже больше того – злость. Иллюзия была бесповоротно разрушена, но почему же вина за это возлагается на нее одну?

– Кто бы говорил! – жестко ответила она и ткнула пальцем в отметину на предплечье. – А это что такое?

Он скосил глаза и пожал плечами.

– Шрам от дротика.

Ди задохнулась от возмущения. Она еще не совсем ослепла, чтобы не отличить след оспенной прививки от чего-либо другого! И медленно занеся руку, с холодной яростью влепила ему пощечину – он не успел остановить ее, занятый своей рубахой.

Теперь он и вовсе не смотрел на нее. Лицо его сделалось белее белого. Задумчиво потирая щеку, он проговорил:

– Ты не должна была этого делать.

Затем принялся натягивать на себя одежду. Уже полностью остыв, с ледяным спокойствием и интересом Ди спросила его:

– Ты никогда не получал пощечин от бабы? – Она тоже встала и начала одеваться.

– Никогда. – И все так же задумчиво, словно пощечина настроила его на флегматичный, философский лад, продолжил: – Ты должна уйти из города. Тебе в нем не место.

Ди насмешливо сощурилась.

– Это тебе тоже Он сказал?

– Да.

– А вот шиш вам. – Она резким движением подхватила с пола свой пояс, так что из него высыпалось несколько монет, и с силой затянула на себе. – Никуда я отсюда не пойду. Некуда мне идти. И места мне нигде нет.

Он шагнул к ней, взял за плечи и встряхнул – несильно, но ощутимо, достаточно для того, чтобы вправить женщине мозги и дать ей понять: не она здесь решает.

– Прошу тебя. Иначе…

– Что иначе?… – Ди не желала сдаваться.

Он зажал ее губы своими, не давая говорить. Он был жесток и нежен одновременно. Ди растаяла, обмякла в его руках.

– Иначе тебя изгонят из города, как изгоняют смутьянов и одержимых, – отчеканил он затем. – Я должен буду сделать это.

Ди ошарашенно смотрела на него.

– А как… как их изгоняют?

– Их бросают в море с высокой скалы.

Он отпустил ее плечи и подобрал свой плащ – измятое ложе страсти. Сделал два шага, уходя. Потом обернулся.

– Я мог бы полюбить тебя.

Еще три шага.

– А Он сказал тебе, кто я? – опомнившись, остановила его Ди.

Пауза. Потом ответ, которого она никак не могла ожидать от него.

– Ты – перекресток дорог. Ты могла бы быть хорошей блудницей, но ты не блудница.

Он уже подходил к башенке с люком, когда Ди крикнула вдогонку:

– Если ты знал, что я не из Храма, то почему лег со мной?… – и осеклась, осознав глупость вопроса.

В последний раз он повернулся к ней, прежде чем скрыться в глубине Башни.

– Именно поэтому. Потому что ты не блудница. – И, помолчав, добавил: – Моя жена скоро разродится от бремени.

Ди осталась наедине с надвигающейся ночью.

Так это правда, замороженно думала она. Перекресток дорог. Она – сплетенье судеб. Собиратель их и хранитель. Но не тело ее – точка скрещенья? Так он сказал. Не блудница, раскрывающая объятья для страждущих. Другое. А что – другое?

Ди подобрала монеты и затолкала обратно в пояс. Лишь теперь рассмотрела их как следует – но не увидела знакомых черт. На монетах было вычеканено совсем другое лицо – не того, кто отверг ее дважды за два дня. Не того, кого она тоже могла бы полюбить.