Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

Как‐то июльским утром леди Мэдингли позировала в его студии. Дик, против обыкновения, был молчалив, грыз кончик кисти, хмурился, глядя то на холст, то на нее, а потом с досадой воскликнул:

– Потрет так похож на вас, и все же это не вы! Разница огромная. Как я ни старался, вы будто слушаете гимн в диезной тональности, сочиненный объевшимся органистом. А это совсем на вас не похоже.

Леди Мэдингли рассмеялась.

– Да вы настоящий мастер, если вам удалось отразить все это в портрете!

– Так и есть.

– И где же вы это во мне увидели?

Дик вздохнул.

– В ваших глазах, естественно. Все ваши чувства отражаются у вас в глазах. Помните, мы когда‐то говорили об этом: вы словно животное, которое тоже выражет чувства взглядом.

– Хм. Разве собаки не рычат? Кошки не царапаются?

– Это практические меры, а в остальном животные, как и вы, говорят лишь взглядом там, где люди задействуют рот, лоб и прочее. Довольная собака, ждущая собака, голодная собака, ревнивая собака, разочарованная собака – все это читается по глазам. Пасть пса ничего не выражает, а тем более пасть кошки.

– Вы часто говорили, что я из кошачьих, – невозмутимо заметила леди Мэдингли.

– О да! Возможно, взглянув в глаза кошке, я пойму, в чем изъян моего портрета. Благодарю за подсказку! – Дик отложил палитру и подошел к столику, где стояли бутылки, лед и кувшины с водой. – Желаете чего‐нибудь выпить этим знойным утром?

– Нет, спасибо. Итак, когда же последний сеанс? Вы сказали, что остался всего один.

Дик выпил.

– Я отправляюсь с портретом за город, чтобы написать фон, о котором вам говорил. Если повезет, на это уйдет три дня напряженной работы, если нет – неделя или больше. Ах, какой это будет фон! Слюнки текут!.. Словом, как насчет следующей недели?

Леди Мэдингли записала дату в крошечном блокнотике с золотой обложкой, инкрустированной драгоценными камнями.

– Следует ли ожидать, что на портрете появятся кошачьи глаза вместо моих? – поинтересовалась она, проходя мимо длинного холста, натянутого на подрамник.

Дик рассмеялся.

– Вы вряд ли заметите разницу. Странно, что вы всегда напоминали мне кошку, хотя я питаю к ним полуобморочное отвращение.

– Обсудите эту метафизическую загадку со своим другом, господином Мервиком.

К тому моменту фон портрета представлял собой несколько неопределенных пятен пурпурного и бриллиантового зеленого. Слюнки предвкушения потекли бы у любого художника: ведь за спиной леди Мэдингли предполагался резной зеленый трельяж, по которому, почти скрывая узор, будет густо виться пурпурный ломонос[30] во всей красе блестящих листьев и звездчатых цветков. Лишь узкая полоска бледного летнего неба вверху и дорожка серо-зеленой травы у ног, а все остальное пространство займет это зелено-пурпурное буйство цвета – очень смелый художественный ход.

Писать фон Дик собирался в своем летнем домике неподалеку от Годалминга, где обустроил в саду нечто вроде уличной студии – полукомнату под навесом, открытую с северной стороны и огороженную тем самым зеленым трельяжем, который в это время года весь был усеян пурпурными звездами. Дик уже представлял, как расцветет на этом фоне странная бледная красота его модели в атласном сером платье и огромной серой шляпе, с белокурыми локонами, кожей цвета слоновой кости и светлыми глазами, отливающими то голубым, то серым, то зеленым. Такое стоило предвкушать, ибо нет для человека другого столь неподдельного наслаждения, чем то, которое дарует творчество.

Неудивительно, что Дик ехал в Годалминг, полный веселого возбуждения. Он намеревался сделать свою картину почти живой: каждая пурпурная звездочка ломоноса, каждый зеленый листочек, каждая дощечка трельяжа будет наполнять потрет настоящим сиянием, как вечерние сумерки превращают звезды в искрящиеся бриллианты. План был выверен, главное созвездие – фигура леди Мэдингли – уже взошло, оставалось окружить его зелено-пурпурной ночью, чтобы оно засияло.

Сад Дика занимал маленький клочок земли, окруженный кирпичной стеной. Пространство он обустроил весьма оригинально: большую часть и без того крошечной лужайки занимала студия площадью двадцать пять на тридцать футов. С одной стороны ее ограничивала сплошная деревянная стена, а с юга и востока – два трельяжа, по которым вились растения. Напротив висели восточные драпировки из Сирии.

Летом Дик проводил здесь почти весь день – работал или просто отдыхал на свежем воздухе. Трава на земле под навесом пожухла, и теперь ее укрывали персидские ковры. Обстановку составляли письменный стол, обеденный стол, шкаф с любимыми книгами Дика и полдюжины плетеных кресел. В углу громоздилась садовая утварь – шланг для полива, садовые ножницы, лопата и газонокосилка. Дик, как и многие возбудимые личности, находил садоводство – нескончаемое обустройство пространства в соответствии с предпочтениями растений, чтобы те пышно росли и цвели, – восхитительным отдохновением для ума, мятущегося по эмоциональным волнам. Растения живо откликаются на доброту, и усилия, потраченные на них, никогда не проходят даром. Вот и теперь, проведя месяц в Лондоне, Дик предвкушал, как с наслаждением будет осматривать клумбы в поисках новых зеленых сюрпризов, а пурпурный ломонос каждым своим цветком с лихвой отплатит за неустанную заботу, послужив моделью для фона.

Стоял теплый вечер, по-предгрозовому душный, но ясный и светлый. Дик поужинал в одиночестве при догорающем пламени заката, которое постепенно сменилось бархатной синевой, а потом долго сидел с чашкой кофе, любуясь акациями, с северо-запада закрывавшими его сад от соседского дома, – самыми изящными и женственными деревьями на свете, уже в цвету, но все еще девически свежими. Возвышенность под ними покрывал дерн, ближе к студии уступая место драгоценным клумбам Дика. Источал неподражаемый аромат душистый горошек, нежно розовели Баронесса Ротшильд и Ла Франс в соседстве с медной Боте Анконстант и розами Ричардсон, а прямо рядом зеленел трельяж, вспениваясь пурпурными цветами.

Дик сидел, ни на что в особенности не глядя, но подсознательно наслаждаясь этим праздником цветения, как вдруг его внимание привлек темный крадущийся силуэт среди роз, и в глаза ему уставились два сияющих шара. Он вскочил, ничуть не смутив животное, которое, мурлыча, двигалось к нему с высоко поднятым хвостом и выгнутой для ласки спиной. Дик ощутил обморочную дурноту, которую часто испытывал при виде кошек, затопал, захлопал в ладоши, и черная тень метнулась в сторону, замерла на мгновение на стене сада, а потом исчезла. Происшествие разрушило очарование вечера, и Дик вернулся в дом.

Следующее утро приветствовало его слабым северным ветром, прозрачным небом и ясным солнцем, достойным освещать берега Греции. Довольно долгий для Дика сон без сновидений стер из памяти воспоминания о тревожной встрече с кошкой, и, устанавливая мольберт напротив увитого пурпурным ломоносом трельяжа, он был на грани экстаза. Сад, который накануне он видел лишь в волшебном закатном свете, теперь вознаградил его