Десять тысяч дней осени - Александр Мендыбаев

он служил у нас завгаром, привез в больницу продавщицу из магазина, у которой я намедни купила пачку чая. Шеф лично притащил проститутку, с которой развлекался в ту ночь. Контактов было немного. Двадцать два человека. Всех разместили по палатам. У всех взяли кровь. По протоколу — опечатали больницу, но сообщать в минздрав не торопились. Знакомые наши отнеслись к невольному плену неожиданно спокойно. Лишь попросили дать позвонить. Мы согласились. И это было огромной ошибкой.

К обеду о случившемся знал весь город. Закир, единственный, кто имел доступ в больницу, рассказывал, что творится что-то ужасное. Люди на груженых до отказа машинах стремились проскочить по единственному шоссе. Таксисты и водители рейсовых автобусов непомерно задрали цены.

Мы успели предупредить местные власти. Город перекрыли, но шеф знал, что администрация отправила с ветерком родных и близких на оставшихся рейсовых автобусах. Судя по тому, что мы не могли никому дозвониться, чуть позже тиканула почти вся администрация.

Не было у нас жителя, кто бы не знал или не догадывался, чем городок живет. Потому и реагировали быстро, понимая, в чем дело. Люди начали собираться вокруг больницы. Курили, галдели, но штурмом не брали. Закир — парламентер, долго и обстоятельно беседовал с ними, составлял списки, создавал некие очереди. Кто из них был реально инфицирован, а кто прибежал лишь потому, что почувствовал схожие симптомы, мы так и не узнали.

К трем часам ночи приехала младшая медсестра, серая мышка в огромных бабочковидных очках. Тихоня с жидкими, выжженными пергидролем волосами. Держали ее за безропотность и расторопность. Меняла судна, подмывала стариков. Драила сортиры, иногда разрешали ставить клизмы. Она же отвечала за сбор кала и мочи. В общем чуть выше санитарки. В тот день она была какой-то дикой, кричала в истерике. Умоляла дать вакцину — дочке плохо, просила помочь. Мы так и не узнали, откуда она прознала про наши дела. Шила в мешке не утаишь, а секретов среди больничного персонала и подавно. Поняв, что в больницу ей не проникнуть, она рассказала про эксперименты, страшную заразу и, главное, что в контейнере чертова куча вакцин.

Толпа снесла массивные двери и в полчаса перевернула клинику. Насилу удалось уговорить не разбивать палаты, где в карантине лежали инфицированные и контактные. Кто-то все же заглянул и туда, чтобы, заткнув нос рукавом, сбежать, крепко захлопнув двери. Вакцин в контейнере не было. Безумная толпа набросилась с вопросами на медсестру, та же, безумно вращая глазами кричала и бесновалась, что мы воры, что распродали всю вакцину и теперь город погибнет. Рвалась к телефону, пыталась вызвать полицию. Обещала посадить нас на долгие сроки. Толпа гудела и желала понять, где вакцина.

Рассказать том, что мы годами продавали вакцину, было сродни самоубийству. Достаточно одной искры и безумная толпа линчует нас прямо в коридорах родной больницы. К счастью появился Закир. Сделав выстрел из охотничьего ружья, он приказал громким голосом покинуть коридор. Позади него, вооруженные баллониками и монтировками, стояли верные водители «Скорых». Что говорить, действовал он быстро и расторопно. Вытолкал всех из клиники, забаррикадировал вход. Вызвал подкрепление, приехало два взвода молоденьких курсантов — все, что осталось от невесть куда подевавшейся в панике администрации.

Закир сдал сам и заставил сдать всех своих бойцов кровь на анализ. Удостоверившись, что инфекции нет, спросил, что делать. А мы и сами не знали, что же делать. Сорти считалась побежденной, протокол предусматривал лишь вакцинацию. О лечении и не думали. Пока суть да дело — разделили остатки вакцины поровну. Я отказалась. Взяла всего несколько ампул. Потому что одна уже бродила в моих венах, а родственники, слава Богу, были далеко отсюда. Повторные заборы крови показали странные результаты. Куда-то делась острая форма, зато хроническая бурлила так, словно болели мы несколько лет. Спешно листали иностранные журналы и методички, искали ответ. Я пыталась звонить коллегам в Американскую лабораторию, но кто-то отрубил межгор. Думаю, администрация пыталась любыми путями угомонить шумиху. Тем временем Закир спустился в столовую, организовал какую-то еду. А ночью медсестра, вскрыв окно в лаборатории, ворвалась в клинику и разыскав нас, под дулом пистолета затащила в ординаторскую.

— Откуда у нее пистолет?

— Супруг. Полицейский.

— Супруг тоже был с ней?

— Нет. Пришла одна, но натворила бед. Застрелила завхоза, пытавшегося сбежать. Выстрелила в живот ничего не понимающему, прибежавшему на шум Закиру. Кричала, что мы воры и аферисты и вся страна узнает о нашем преступлении. В конце пыталась застрелиться. Но передумала. Выстрелив в старшую лаборантку, заставила отдать вакцину. Кто-то в испуге протянул ей пару ампул. Так, обойдя каждого, забрала остатки вакцины и скрылась. Я слабо помню, что тогда творилось, я силой прижимала ветошь к простреленному животу Закира и умоляла его не терять сознания. Уже потом, когда в операционную ворвалась дикая разъяренная толпа, я поняла, ситуация вышла из-под контроля. В городе началась эпидемия.

Шара встала со своего кресла, подошла к флакону со спиртом, налила себе треть стакана, разбавила немного водой и медленно, в четыре глотка выпила. Дархан просил продолжить историю, но Шара на негнущихся ногах, ушла в темноту комнат. Вскоре она вернулась, неся большой, коричневый альбом, прихваченный из клиники. Она долго и упоенно листала его. Подозвав Дархана, она ткнула пальцем в выцветшее от времени фото. На деревянных козлах рядами лежали исхудавшие трупики с выпученными, влажными глазами. От Шары разило спиртом, но она пила еще и еще.

— Переболели почти все. И кто-то очень тяжело. А мы не знали, что делать. У нас, первых переболевших, а возможно вовремя привитых выработался устойчивый иммунитет. Другие этим похвастать не могли. Сорти творила с людьми, что хотела. Не признавала никаких законов — не медицинских, не человеческих. Весь город стал страной глухих, слепых, увечных. Случались и гангрены, словно от диабета.

Взглянув на фото, Шара любовно погладила жуткие трупы.

— Она погубила детей. Не помню, чтобы во время пандемии погиб хотя бы один взрослый.

Шара вновь принялась листать страшный альбом. Похороны, похороны, снова похороны. Сразу девять вырытых ям в один ряд. Ямы небольшие, аккурат с черенок валявшейся рядом лопаты.

— Когда и как в этом аду сбежала администрация, я не знаю. Все, кто мог, рванули из города. Их судьба долгое время была неизвестна. Люди лежали в кровавом поносе и рвоте, не то, что врачей, даже помощников, державшихся на ногах, катастрофически не хватало. Звонить куда-то было бесполезно. Кто-то отрубил межгор и даже внутренние линии работали с перебоем. Уехавшие за подмогой гонцы никогда