Серебряный Ашолотль - Анна Альфредовна Старобинец

– Я вернусь через пятнадцать-двадцать минут, – говорит она. – Подождите меня, пожалуйста, в коридоре.

Мне не нравится ее тон. В нем – тревога и недовольство. И в нем больше нет никакого сочувствия. Я вскакиваю и бегу за ней следом, как собачонка.

Я хочу быть жалкой, как собачонка. Но при этом потенциально опасной.

– Подождите! Поверьте, пожалуйста, я благонадежна! Я молчала двадцать пять лет! И я буду дальше молчать, если вы мне его покажете!

Она оглядывается по сторонам – не слышит ли кто – но коридор пуст. Она застывает посреди коридора ко мне спиной. Настороженно. Напряженно. Угроза сработала.

– Я надежна! И я готова! Спросите доктора Тремса! Я готова пройти ваши психологические тесты повторно! Я, наверное, отвечала недостаточно внятно. Я исправлюсь. Понимаете, мне звонил доктор Тремс! Я ждала этого звонка с тех пор, как нашли лекарство от рака. Он звонил – и сказал, что меня ждут в кабинете психолога. И по голосу, по его голосу я поняла, что это проверка. И что Осю скоро…

– Ждите здесь, – говорит она одними губами и указывает на противоположный конец коридора.

Я сижу ровно там, где мне сказали сидеть.

Я сижу, как собачка, которой велели «ждать».

Я сижу и жду моего человека. Любовь моей жизни.

Я сижу и жду Осю.

Он выходит из кабинета, останавливается и поправляет очки. У него по-прежнему нет волос из-за химии, но что волосы, волосы отрастут. Он высокий, стройный и молодой, ему по-прежнему сорок лет. Он в больничных штанах, которые ему коротки. И я вижу торчащие из штанин щиколотки, тонкие, как у цапли.

Он оглядывается – чуть растерянно, чуть смущенно, – ищет кого-то взглядом.

Он бросает взгляд на седую старуху с двойным подбородком – бросает взгляд на меня.

– Вы случайно не видели тут… с короткой стрижкой такую девушку?

Этот голос. Я не слышала этот голос двадцать пять лет.

– Нет, не видела, – мой голос дрожит, и от этого кажется еще более старым.

– Странно. Это моя жена. Она должна была меня ждать.

– Я надеюсь, вы встретитесь.

Он кивает, улыбается уголком рта и поправляет очки. И уходит. А я смотрю ему вслед. Я смотрю на его ноги – тонкие, как у цапли. А потом смотрю на свои – со вздутыми венами, с пигиментными пятнами.

Через пять минут возвращается психолог в сопровождении какой-то врачихи. Они тихо садятся рядом со мной, одна слева, другая справа. Будто конвой.

– Я хочу кое-что сказать вам, – в голосе психолога сладкая гниль. – Это будет непросто принять. Но это необходимо. В нашей клинике никогда не работал доктор по имени Алекс Тремс. Ни в паллиативном отделении, ни в каком-то еще. В нашей клинике нет и не было разработок по криозаморозке людей. Вы действительно подписали бумаги, касавшиеся вашего мужа. В них вы дали согласие на его интубацию и введение в состояние искусственной комы. Ваш муж Иосиф провел сутки на ИВЛ аппарате и умер в реанимации. Вы отказались забрать его тело. Он был похоронен за счет государства.

– Да, конечно, – я улыбаюсь. – Я понимаю, зачем вы так говорите. Я понимаю, что «Крио» – тайна. Я никому не скажу. Спасибо вам за все, что вы для нас сделали. Спасибо, что дали его увидеть…

– Вы больны, – говорит она. – Вы больны давно, но сейчас болезнь стремительно прогрессирует. Познакомьтесь, это Ханна, наш психиатр, лучшая в своем деле.

Психиатр Ханна, лучшая в своем деле, сует мне липкую лягушачью ладонь.

– Я настоятельно предлагаю вам курс лечения в стационаре. Ваша страховка покрывает эти расходы. Я готова принять вас прямо сегодня, так что…

– Я могу съесть мороженое?

– Что, простите?

– Перед тем, как вы меня заберете, я могу съесть мороженое?

– Мы никуда вас не «заберем». Мы просто окажем вам необходимую помощь. И вы, конечно, можете съесть мороженое, тем более палата еще не готова.

Я кидаю монетки в аппарат на втором этаже. Это новый аппарат с новыми сортами мороженого, но стоит он ровно на том же месте, что и четверть века назад.

Я беру ванильное. Ося его любил. И сейчас, наверное, любит.

Он подходит так же, как раньше – неслышно появляется за спиной. Он практические не изменился – разве что загорел, и глаза поэтому кажутся еще голубее.

– Сколько мне осталось? – Я откусываю кусочек мороженого.

– Месяц. Может быть, два, – говорит Алекс Тремс, и мурашки бегут от затылка по позвоночнику вниз. – Вам проведут терапию. Выведут вас в ремиссию. И вы убьете себя. Странно, правда? Мы научились лечить рак, но не научились лечить людей, которым не хочется жить.

– Ваша программа «Крио» еще работает?

– Конечно. После такого успеха. Вы ведь видели мужа? Кстати, волосы обязательно отрастут…

– Доктор Тремс. Вы многое для нас сделали, но я рискну попросить еще. Я хочу, чтобы меня заморозили. На двадцать пять лет. К тому времени Ося станет таким же, как я сейчас.

– Вы хотите вместе провести старость? Я угадал?

Я киваю. И он говорит:

– Я вам помогу.

Статус

1

Ola La, Женя Шульц, Издатель. ру и еще 967 нравится ваше фото.

Итого – ровно 970 лайков. Фотку он выложил в три часа ночи, сейчас восемь утра. 970 лайков за пять часов – это очень даже неплохо. Тем более это пять ночных часов. Сейчас вот народ проснется – и к полудню наверняка будет уже пара тысяч.

Женя Шульц и еще 73 прокомментировали ваше фото. Соня 917, Барабас Ка и еще 30 хотят стать вашими друзьями в социо.

С Бегемотиком всегда так. Напишешь про него статус или выложишь фотку – и сразу все очень активно лайкают и комментируют. Во-первых, просто потому что принято умиляться при виде младенцев. А во-вторых, Бегемотик и правда очень смешной и умильный.

Он открыл фотку, пробежал глазами комменты:

* Какие щеки)))

* Вселенская задумчивость и нежность

* По щечкам сразу видно, что сын писателя. И что жена у писателя тоже замечательная, настоящая Мать, кормит сисей малыша. Мамочкино молочко ничто не заменит! Поверьте личному опыту.

Щеки у Бегемотика действительно выдающиеся. Здесь они кажутся даже немного меньше, чем в жизни. Но фото очень удачное все равно. Писатель и сын писателя у окна. Писатель держит сына писателя на плече столбиком, чтобы тот успешно срыгнул. Он, кстати, через минуту после той фотосессии и правда срыгнул, причем