Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

вознамерилось вторгнуться, – продолжал Филип, – оно вторгается по частям. Ты слышал телефонный звонок; я видел веревку. Мы оба видели человеческую фигуру, но не одновременно и не в одном и том же месте. Ох, как бы мне хотелось остаться!

После ужина, мысленным взором обозрев долгий одинокий вечер, отягощенный «наблюдательством», я обнаружил, что вполне разделяю это желание – чтобы Филип остался. Не научный азарт вызвал это чувство, не стремление сопоставить затем независимые наблюдения; нет, мною владел страх. Что явится из тьмы, которая окаймляет человеческий опыт? Я теперь без колебаний соотносил друг с другом воображаемый телефонный звонок, веревку и лестницу, ибо в этой цепочке отныне было связующее звено – фигура, которую мы с Филипом видели оба. Мой разум уже бурлил – в нем «варилась» теория; но я не давал ферментам вырваться на поверхность моего сознания. Моей задачей было не подстегивать, а, наоборот, усмирять воображение.

Вот я и уселся на террасе со всеми атрибутами одинокого человека; правда, скоро пришлось уйти в дом, потому что упали первые капли дождя. Ничто не нарушало внешней безмятежности, однако сама тишина как бы отказывалась своим усыпляющим воздействием умерить кипение моего страха и любопытства. Я слышал, как горничные прошли по черной лестнице в свои спальни, и решил последовать их примеру. Однако я забыл про свой «переезд» и дернул дверную ручку своей прежней комнаты. Дверь оказалась заперта.

А вот это уже результат человеческой деятельности, подумал я и решил во что бы то ни стало войти в комнату. Мне было видно, что ключа в скважине нет – значит, дверь заперли снаружи. Я пошарил на притолоке, нашел ключ и переступил порог.

Комната была пуста, шторы не задернуты; я наскоро огляделся и шагнул к окну. Луна стояла высоко и, даром что ее заволакивали облака, проливала достаточно света, так что предметы я видел вполне четко. За теннисным кортом я различил ряд подстриженных лип, и вдруг дыхание у меня перехватило, ибо под одной из ветвей, в паре футов от нее, белел, чуть покачиваясь, как если бы он находился в подвешенном состоянии, некий овал. Темнота не давала мне разглядеть детали, но догадка прямо-таки вломилась в мое сознание. И почти сразу, на моих глазах, овал исчез; осталась только густая тень да плотный ряд деревьев, недвижных в безветренном воздухе. И тотчас я понял: я в комнате не один.

Я резко обернулся, и хотя глаза мои не дали никакого подтверждения этой уверенности, не удалось им и убедить меня в обратном, ведь сущность, которая находилась рядом со мной, в свидетельствах органов чувств не нуждалась. Ее незримое присутствие не вызывало сомнений. Лоб мой покрыла испарина. Я знал: здесь, рядом – он, тот, кого мы с Филипом видели в холле; а что он теперь невидимка, так это обстоятельство лишь делает его бесконечно кошмарнее. Не воспринимаемый обычным зрением, невидимка стал мне понятнее, я как бы проник в его суть и открыл, что здесь пахнет трагедией, пороком и отчаянием. Столбняк, что одолевал меня в течение нескольких минут, а может и нескольких секунд, ослабил хватку, на нетвердых ногах я вышел вон и запер за собой дверь, впрочем, усмехаясь сам с собой над бесполезностью этой меры. Стоило мне покинуть комнату, как пропал и страх; я прошел коридором в новую свою спальню, лег в постель и вскоре уснул. Я больше не задавался вопросом, почему миссис Кридл переселила меня. Она знала: приближается годовщина смерти Джорджа Хёрна, похороненного на церковном кладбище, – то есть другой гость займет спальню с видом на липы.

Ночь прошла спокойно, день наступил душный, знойный, неестественно безветренный. Даже морская вода утратила прохладу, а волны лишились задора, и я вернулся после купания усталый и вымотанный, а не освеженный. Ни малейшего шевеления в воздухе; деревья замерли, как отлитые из железа, а небо от края и до края затянули пухлые облака, которые только сильнее увеличивались в объеме. Затишье это было чревато, гроза стягивала войска, и целый день я чувствовал тяжесть – не естественную, природную, но такую, которая предваряет некое неизбежное явление с той, другой стороны.

В доме ощущение усилилось; угнетенный страхом, я решил после ужина отправиться к викарию (зря, что ли, он столь великодушно пригласил меня?) и хотя бы пару часов побыть не наедине с самим собой. Но я все тянул, упустил время, приличное для неформального визита; в десять часов я еще сидел на террасе перед домом. Мои нервы были на пределе, любой шорох, шум шагов в доме заставляли меня резко оборачиваться в готовности увидеть сам не знаю что. Затем мало-помалу я успокоился. В холле за моей спиной горела лампа, рядом с ней стояла свеча – мне следовало освещать ею путь в спальню.

Я вошел в дом с намерением отправиться прямо в постель, но внезапно, как бы устыдившись трусливой своей глупости, вздумал обойти комнаты и убедиться, что вокруг царят безмятежность и покой, а значит, мой страх – безымянное, не объяснимое словами бремя, давящее на мой дух – рожден безветренным зноем и близостью грозы. Напряжение не продлится долго, шторм разразится, и мне полегчает, думал я; однако важно увериться, что дело лишь в погоде. Словом, я опять вышел на террасу и по ней обогнул дом. Мне открылся теннисный корт.

Луна еще не поднялась. Тьма была такая, что я едва различал очертания дома да липовой аллеи, но сквозь французские окна, которые вели отсюда в холл, видел горящую лампу. Кругом царило спокойствие; почти уверенный в беспочвенности своих страхов, я пересек теннисный корт и повернул обратно. И только я оказался напротив освещенной двери, как услыхал совсем рядом, возле лип, глухой звук, будто рухнуло на траву нечто увесистое. Стук сопровождался скрипом ветки, прогнувшейся под неожиданной тяжестью. Объяснение обрушилось с неправдоподобной мощью, даром что во тьме я не видел и не мог видеть ровно ничего. Но стоило раздаться этим двум звукам, мною овладел ужас, какого я никогда раньше не испытывал. К психике ужас не имел отношения – он хлынул из потаенных глубин моей души.

Небеса разверзлись, сверкнула ослепительная молния – и я увидел все, и это «все» имело место буквально в нескольких ярдах от меня. Стук был вызван падением лестницы, а на липовой ветке повис человек – лицо белело во мраке, тело покачивалось, медленно вертелось на веревке. И тотчас тишина была разорвана на атомы громовым раскатом, и ливень хлынул, как из шланга. Эхо первого раската еще не замерло, когда тучи вспорола молния, и мои глаза, которые я не успел отвести от призрачного удавленника, увидели только темный ряд лип, только пригибаемые ливнем их