Зов лабиринта - Наталья Иртенина

– Да, это так, – ответствовал Серый. – Я не люблю людей и мало делаю для них, потому что, как и ты, не люблю суеты. Порою, в миг слабости готов я возненавидеть весь труд мой, которым тружусь я под солнцем, потому что должен оставить его человеку. Ибо что будет иметь человек от всего труда моего и заботы моей, кроме еще большей суеты? Ибо все дни его – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это суета.

Ди подумала, что где-то уже слышала это. Или читала. И тут же вспомнила. Серый обокрал Экклезиаста – шпарил точно по источнику.

– Но я жалею их, – надрывно продолжал Серый. – И в этом мое оправдание. Не в моих силах сделать их совершенными и идеальными. Бренное не может быть идеальным. Бренное можно лишь закалить, чтобы оно стало чуть-чуть прочнее. Поэтому я посылаю им испытания…

– …от которых они гнутся и ломаются, – вставил Коричневый с ехидством, – делаясь ни на что не годным тряпьем, влачащим существование в ничтожестве. И впрямь – их можно жалеть, но не любить. Но люди – враги Невоплощенных. Хотя меж нами не война – но и не мир. Не притворяйся, что тебе это неведомо. В их телах томятся безвинные души. Но им мало, они хотят еще и еще. Они плодят себе подобных и им нужны души для извергаемой из их самок плоти. Их лазутчик уже проник в город, в священную обитель моего народа и наводнил ее ужасом Воплощения. Я, Апостол Невоплощенных душ, обвиняю тебя, Судьбу человека, в потворствовании и прямом содействии этому гнусному предателю, ретрограду и оборотню…

Остального Ди уже не слышала, убредая прочь от театрика. Она решила, что такая откровенная идеологическая пропаганда, наряженная в костюмчик высокого искусства, никак не может быть ей по вкусу. Эстетика долдонства. Шагая с чувством собственного человеческого достоинства, она вдруг вспомнила, как раскочегарился Уйа, когда уличил ее в «дурновкусии», и захихикала. Приятно все-таки сознавать свое культурное превосходство над противником. Хотя бы и таким аморфным противником, как трусоватые души. «Не мир и не война. Ну надо же!» – фыркнула Ди.

Снова по бокам потекли улочки-закоулочки. Снова пустые. Город, по-видимому, жил теперь островной жизнью – крохотные островки жмущихся друг к дружке перепуганных душ сменялись морем совершенного безлюдья. То есть бездушья, разумеется.

Но, продолжая посмеиваться над эстетической наивностью местного населения, Ди пришла к мысли, что теперь что-то непременно должно измениться – либо в ней самой, либо в городе. Либо то и другое.

Пускай война не объявлена. Вряд ли она вообще когда-нибудь будет объявлена. (Ди попыталась представить себе ратную сечу людей и душ – ничего, конечно, не получилось. Только еще один, совсем уж какой-то истерический смешок вырвался на волю.) Но, кажется, пропаганда у них тут поставлена серьезно, на широкую ногу. Это по всему видать – и по редкостному единообразию вкусов и взглядов, и по тому, как дружно они впадают в припадочное неистовство, и даже по тому, как заклинивало Уйа на плетении эпитетных цепочек в адрес города. Очевидно, теперь этот маховик начнет раскручиваться в новом направлении – а именно в том, которое засвидетельствовал в политическом театрике Коричневый балахон. За нежеланием и невозможностью большего душ будут науськивать на Убивца – подлого шпиона, проводника зловредной человеческой экспансии.

Что ж, это политика. Ди, пожалуй, согласна была понять и принять к сведению их точку зрения. Но в любом случае она останется при своем, при человеческом – следовательно, противостояние неизбежно.

Не мир и не война?

Ну уж нет. Преисполнясь гордости за род людской, Ди сама, от себя лично и от имени человечества объявит Невоплощенным войну. Бросит им вызов. Развяжет партизанские действия в тылу противника. И либо победит, либо проиграет. Третьего не дано.

Главное – найти Убивца. Узнать его в лицо.

Снова путь преградила стена. Ди развернулась и пошла вдоль нее. Она уже должна была не один раз обойти город по кругу, но только сейчас отметила очевидный факт: стена была глухой – ни ворот, ни самых завалящих калиток. «Замуровались, – мрачно подумала она. – Знать бы, как они сюда попадают. Какими тайными тропами. И как вообще получается такая гадость – невоплощенная душа».

Она остановилась и посмотрела себе под ноги. Вообще город душ был похож на патологического чистюлю – ни тебе соринки, ни пылинки, тем более никаких посторонних предметов, валяющихся посередь улицы. А тут – явное, чуть ли не демонстративное отклонение от правила. Ди рассматривала непонятный предмет, свернувшийся клубком, с нарастающим ощущением легкого жжения внутри. Что-то толкало ее взять эту вещь в руки и… И найти ей применение. «Мм, – размышляла она. – Исключение из общего правила. Почему нет? Кто ищет, тот всегда найдет. Неординарная личность оставляет неординарные следы». Она присела на корточки и осторожно подобрала предмет. Он был черного цвета, мягкий, длинный, принимающий какие угодно формы. Фактуру Ди не смогла определить, но наверняка эта штука не более материальна, чем все остальное в этом городе. Всего лишь суть вещи, ее идеальный прообраз и общие очертания. Тем не менее ее невозможно было не узнать.

Обыкновенный шелковый шарф.

Ди поднялась, озадаченно пялясь на находку. Применение у шарфа – проще не бывает: повесить на шею для красы или тепла. Но в том, как этот шарф потянул ее к себе, было что-то большее. Ди предлагалось отыскать это самое «большее», сыграть в угадайку. Только чем дольше она смотрела на тряпочку в руках, тем меньше понимала что-либо. Мыслей было много, но все никуда не годились. Самое важное, ключевое звено все время выпадало куда-то, терялось, уходило на глубину.

Впереди что-то мелькнуло. Ди оторвалась от созерцания тряпочки и неожиданно встретилась взглядом с аборигеном, так что даже вздрогнула. Худенькое – как и все они тут – создание стояло прямо против нее. Глазенки его, круглые, испуганные, беспокойно перебегали с шарфа на лицо Ди и обратно – и в них с каждым мигом росло УЖАСНОЕ ПОНИМАНИЕ СИТУАЦИИ. Завладевшая было Ди тупость тоже мало-помалу отступала. Абориген, сам того, разумеется, ни в коей мере не желая, подсказал ей назначение шарфа.

Ди сделала шаг вперед. Абориген в ужасе прирос к месту. Кролик и удав. Завораживающая картина. Ди шагнула еще, держа удавку наготове. Абориген попятился и вдруг, пискнув по-мышиному, развернулся и бросился бежать. На миг Ди замешкалась. По правде сказать, она не ожидала такой отчаянности и прыти от этого хилого создания. Она думала, что действо «Кролик и удав» будет разыграно по нотам и доведено до логического конца без всяких выкрутасов.

Все оказалось немного сложнее.

В следующий миг она уже мчалась вдогонку. В голове свербело только одно: «Не упустить!». Все остальное перестало существовать.

Ди летела на крыльях восторга. Вот оно – самое важное, ключевое! Вот в чем цель и смысл ее жизни, ее назначение! Наконец-то она нашла себя!

Впрочем, абориген тоже летел на крыльях – крыльях беспримерного ужаса. Расстояние между ними не сокращалось. Они могли бы носиться по городу сломя голову хоть до бесконечности – поскольку души не ведают усталости и изнеможения. Но Ди в припадке воодушевления позабыла об одной важной вещи – о том, что город хоть и выглядит пустым, в действительности таковым не является. Он очень густо населен. Просто здешние души умеют, когда надо, становиться серыми мышками. А когда не надо, умеют быть самой настоящей злобной, воинственной голосистой ордой, от вида которой глаза на лоб лезут.