Дитя среди чужих - Филип Фракасси

Кто-то второй. Знакомый. Успокаивающий.

Папа?

Что-то скользнуло в него, как масло в кровь, заполнило его. Генри захотелось еще, он жаждал еще…

Дерг.

Что-то потянуло его за собой. Как рыба, клюющая на еду на крючке. Он попытался отогнать это что-то.

Дерг.

Дерг.

ДЕРГ.

Свет ускользал, угасал, и сущность Генри сжималась. Мать окликнула его на прощание. Ее любовь распалась на нити, как лента, и узы света, обвивавшие его крошечный дух, растворились.

Но второй, этот новый… он остался. Поселился где-то глубоко внутри, устроился в закоулках его разума, как кошка в квадратике солнца на полу.

Остатки этого связующего света выскользнули из него. Генри отпустили, и ему показалось, словно его сбросили с большой высоты.

Сознание ударило его, как пощечина. Кто-то засмеялся. Его тянули за руки, ноги, лицо. Он отстранялся, боролся с ними. Горячие, ненавистные руки. Снова смех… а потом боль.

– Папа! – Огонь теперь стал болезненным, Генри взорвался вместе с ним, тянущие руки пропали, что-то схватило его за живот и потянуло его вниз, его грудь горела, будто он выпил кислоту, его легкие наполнились этим ненавистным огнем…

Р-раз.

Глубоко внутри Генри закричал. Закричал, потому что теперь он чувствовал все. Холод и тьму. Невероятную тяжесть. Изрезанное и сломанное тело. О нет, о нет, пожалуйста, нет! Это было слишком – слишком больно, слишком плохо.

Ему хотелось открыть рот и завыть, протянуть руки и найти маму, найти свет, но он не мог пошевелиться, не мог дышать. Его разум метался – мысли распадались на части, разбитые вдребезги болью.

Отдаленное ощущение. Что-то скользнуло в его голове, как угорь по камням под темным ручьем, а затем исчезло.

Спряталось.

Мягкий палец приподнял его веко, и на долю секунды он увидел мир – призрачный, размытый хаос из желтых и коричневых тонов. Он почувствовал запах гнили и разложения, вонь крови и смерти. Так много боли! Пульсирующая боль, колющая боль. Он хотел к маме и папе, но его тело было разорвано; он задыхался и ослеп. В него вонзилось что-то острое. Его рот приоткрылся, и внутри оказалось что-то твердое и холодное, проникло в его горло, дальше и дальше, извиваясь, пробиралось внутрь. Кожа была проколота и порезана. «Мама! – плакал он, и мольба эхом отдавалась в его голове.– Мама, они рвут меня на части!»

Предохранитель глубоко внутри него вспыхнул и погас; мозг потух, как задутая свеча.

Он отпустил. Отпустил и упал назад, прочь от боли, прочь от света, назад, во тьму.

Она была вечной.

И тогда он больше не думал.

3

Через десять дней после несчастного случая и менее чем через двадцать четыре часа после того, как он потерял работу (работодатель признал его виновным в смерти Джека Торна на основании грубой халатности и того факта, что он был пьян во время инцидента), сорокавосьмилетний водитель автобуса Гас Ривера, одинокий и бездетный, сын Хуаниты и Джорджа Риверы, подъехал на своей серой «Хонде Сивик» к мосту Коронадо сразу после полуночи. Он небрежно припарковался, заехав колесами на тротуар. Гас не выключил двигатель и перешагнул через ограждение. Его тело упало с высоты 200 футов и ударилось о ледяную воду залива Сан-Диего со скоростью примерно 70 миль в час (на 18 миль в час быстрее, чем решетка его автобуса, когда она ударила Джека и Генри Торна), от удара у него раздробился череп и сломался позвоночник, что привело к немедленной смерти.

Автобусная компания, опасаясь негативной огласки и потенциального ущерба в десять миллионов долларов как от своих штатных юристов, так и от страховой компании, быстро отреагировала на требования Дэйва Торна предложением в два миллиона вместе со стандартным соглашением о конфиденциальности.

Дэйв согласился, и вопрос, по крайней мере, в глазах компании, был закрыт.

4

Дэйв устал.

Он опустил взгляд на аккуратные стопки бумаг, все они были скреплены и усеяны стикерами и пометками, написанными его ровным, четким почерком. Уже в тысячный раз за последние несколько месяцев мужчина задумался, не подать ли иск о незаконном увольнении на бывшего работодателя его брата Джека – компанию «Экватор Файненшиал», предоставляющую услуги по подготовке налогов и корпоративному бухгалтерскому учету. Теперь, когда Дэйв разобрался с иском на автобусную компанию (во внесудебном порядке, так что аллилуйя), у него было больше времени на другие. Он искренне верил, что может выиграть, и если он доберется до нескольких нынешних и бывших сотрудников, включая офис-менеджера – жирного, мерзкого мужика по имени Трент Ривентон,– тогда точно сможет доказать, что Джека уволили из-за расовых предрассудков, а не из-за плохой работы, как они тогда утверждали.

«Я бы тогда и Алексу Хастингс засудил,– хмуро подумал Дэйв.– Эту сраную расистку». Он считал, что именно она толкнула первое домино, цепочка которого привела к «несчастному случаю» Джека. Дэйв мечтал, что дьявол уготовит уютную комнатку в самом худшем районе гетто ада для Алексы Хастингс.

Именно Хастингс пожаловалась на то, что ей назначили Джека, а потом потребовала, чтобы ее личные финансы и учет сети старомодных кафе-мороженых вел белый бухгалтер. «Бабушкины рецепты» превратились из одного маленького кафе в пустынном уголке центра города в два, затем в три, а потом и в четыре, и все в полумиле друг от друга. После потока денежных средств от доброго инвестора Алекса за несколько коротких лет расширила свою сеть до более десяти филиалов в Южной Калифорнии. Натуральное мороженое, приготовленное прямо в кафе; более сотни начинок, посыпок, сиропов и соусов. Дэйв сам попробовал один из классических бабушкиных вафельных рожков с фисташками, посыпанных измельченным кешью и горячим брауни, и не мог поспорить с качеством, а также огромной калорийностью сладости. Та самая бабушка, видимо, умерла с лишними ста килограммами и диабетом, учитывая, сколько сахара (хоть и натурального) было с любовью насыпано в каждую ложку.

Зато он мог поспорить с тем, что за ангельским улыбающимся бледным ликом бабушки, который висел на каждой витрине и украшал каждую салфетку, скрывалось лицо худощавой, дважды разведенной бывшей школьной учительницы по имени Алекса Хастингс. А старая Алекса, будь она хоть сотню раз учительница и новоиспеченная бизнес-магнатка, была всего лишь старомодной фанатичкой с глубокими южными корнями, размахивающей флагом Конфедерации.

Через неделю после ее жалобы на то, что ее огромное и невероятно сложное налоговое бремя снял чернокожий мужчина, Джека уволили. Этот ублюдок Ривентон