Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

«Лучше б училась хорошо, чем старших поправлять. Ну конечно, как драться — так мы первые».

«Тебя весь класс ждет».

«Мятое не приму».

Джо забивалась на последнюю парту и рисовала — себя, маму, снова себя, и мамин стол темного дерева, и зеркало в тяжелой кованой узорной раме. Странно было возвращаться к этим старинным и величественным вещам из новой школы, где в столовой всегда пахло капустой и вместо кофе подавали разбавленную светло-бежевую муть. И Джо пила ее, она вообще почти все там ела, чтобы дома еды хватало на подольше. Если б она могла тоже пойти работать, было бы легче, но на работу таких, как она, еще не брали.

— А из нашей семьи, — сказала мама как-то, — конкретно из моей семьи никого вообще никуда не возьмут.

— Почему?

— А потому, что свой круг я покинула, а вне его моя фамилия всех раздражает. Любая б из старинных раздражала, но остальные живут в центре. А мы здесь.

— А почему ты ушла?

— Принципы, — говорила мама и откидывала с лица блестящие гладкие волосы, — еще я буду силу города использовать, как крем от морщин. Они все ведьмы там за чужой счет. Ты почему не спишь?

О да, Джо знала, что на работе маму держат… ну не из милости, но и любить не очень любят. Мама вела в университете пары по правильности речи, оформляла выставки и рисовала нужные портреты.

— Правильность речи, — шипела как-то мама в телефон, задыхаясь от злости и потому чеканя слова, — правильность речи, искусство традиции, старинный слог и новомодный слог да плюс замены по стезям отцов — и вы не можете прибавить мне эти несчастные полставки?

В трубке, видимо, отвечали, что не могут, потому что мама качала головой и переспрашивала:

— Ну а на дочку? Почему распространяется? То есть вы не можете поговорить с ним, да, убедить как-то? Да. Да, я поняла. Спасибо вам.

Вешала трубку и прислонялась к стене, потому что уверена была, что Джо не видит. Джо вообще большую часть самых важных сведений получала, подслушивая или притаившись, когда мама бывала слишком усталой, чтобы заметить, что она в комнате не одна.

— Нет, не вернусь, — как-то сказала мама мертвым голосом кому-то на другом конце провода, — а кольцо ваше выбросила в реку. Не надо мне ни мужа, ни богатства. Вы обворовываете город, вам же хуже будет. Да-да, я знаю. Да-да, все эти ваши украшения. Что значит «переходит на ребенка»? Еще посмотрим, как и что перейдет. Нет, нет, нет. Всех благ.

И вот теперь придется снова жить в одном доме с взрослым, который ведь даже не мама. Непонятно, чего от него ждать, чего не ждать.

— А в городе есть школа?

— Должна быть. Какие-то вопросы тебя заботят, ну, мягко говоря, третьестепенные.

Третьестепенные. Да свою-то школу он помнит? Хотя, может, Я Вам Клянусь как раз был там всеобщим любимцем. Он-то может.

Джо сидела, вздыхала, ждала мастера. Ему, наверное, тоже неудобно, он и не звал ее, и не просил, это же Рысь с Роуз его уговорили, еще подсунули эти истории про маму. Ну да, Джо не врала ему, а все равно — жил себе мастер, никого не трогал, и тут на тебе — получи девчонку. Да чем ей заниматься там целыми днями? Книжки читать? Почему нельзя просто объяснить?

Джо обернулась было к Я Вам Клянусь, и тут-то в зале и появился он. Беловолосый. Похож на Яблоко, но двигался иначе — как будто был хозяином. И не смеялся.

— Доброе утро, — сказал голосом Яблока и очутился в середине зала, не сделав ни шага.

Старшие встали, взяв младших в кольцо.

— Доброе-доброе, — сказал Я Вам Клянусь рассеянно, — не скажу, что мы так уж тебе рады, но что поделать. Ты хотел чего-то?

Как Я Вам Клянусь говорит с ним вот так легко? И куда подевался Рысь? И почему все старшие нет-нет да и взглянут на Джо украдкой, через плечо, покосились и отвернулись?

Беловолосый кошачьим шагом подходил все ближе и вдруг сгустился совсем рядом с Джо — рукой достать. Я Вам Клянусь покачал головой, цокнул языком. Старшие девушки что-то зашептали. Нельзя убегать и драться нельзя. Просто переждать. Если от Яблока веяло едкой весенней слякотью, то от этого — холодом и смертью. Джо зажмурилась, чтобы меньше понимать, не успеть распробовать собственную гибель, и теперь слышала спор Белого с Я Вам Клянусь:

— Хочешь сказать, девчонка не моя?

— Закон она не нарушала.

— Ой ли, так ли?..

«Щепочка, — сказал Рысь в ее голове, — просто не ведись. Они же вечно что-нибудь такое… Они не со зла, просто ты ведешься».

— Молчи, — сказал Я Вам Клянусь, — Щепка, молчи. Вот просто самое время помолчать. Она не твоя, потому что, знаешь ли, она вообще ничья.

— Кто это сказал?

Джо открыла глаза, не смогла больше.

«Этот — со зла. Я точно знаю, Рысь, этот — со зла, а я даже ответить не могу. И Я Вам Клянусь такой тощий на его фоне, с этой сережкой в ухе, волосы растрепаны. Он же один против беловолосого, мы все одни, а он ходит по залу с хозяйским видом и треплет людей по щекам. Люди отшатываются».

А потом беловолосый подошел к Леди, и Александр, конечно, на него кинулся. Беловолосый махнул в воздухе рукой, и Александр застыл — со сжатыми кулаками, некрасиво нахмуренный, совсем на себя не похожий. Пошатнулся, как статуя, чуть не упал, и тут Белый взмахнул рукой снова, и Александр все-таки растянулся на ковре.

— Ай-ай-ай-ай, — протянул беловолосый, медленно и с удовольствием принюхиваясь, — какие невоздержанные дети. Вот в мое время… Ваш мир на моей стороне, вы что, не видите?

Он все нюхал и нюхал воздух, будто слепой, и Александра заслонила собой Асенька, и на Белого вдруг прыгнул сзади Феликс и повис у него на шее, и тут в зал наконец вошли Рысь с Роуз, рука об руку.

— Плачу за всех, — сказала Роуз, а Рысь рубанул ладонью по ладони и фыркнул:

— Две трети мои.

— Половина.

— Поздно.

— Я тебя ненавижу.

— Вот спасибо.

— О, — отозвался Белый и, дернув плечом, сбросил Феликса, как муху отогнал. Феликс упал бы на спину, но его подхватил кто-то из старших.

Рысь с Роуз замерли посреди зала, Белый — напротив них.

— Мы платим за всех, — повторил Рысь громко, и Роуз добавила:

— Оплата пополам.

Беловолосый протянул:

— О да, конечно. Мы же такие сердобольные, прям сердце радуется.

— Приют, — сказал Рысь, — а Приют? Послушайте. Нет, не какой сегодня день недели, про другое. Вот этот Белый — результат чужой ошибки. Сейчас он сильней, и ему нас с вами продали, а мы и знать об этом не знали и думать не думали. Мы не можем ни спорить с ним, ни драться толком, ни злиться так, чтоб было видно. Но это мы ему нужны, а не он нам. Он питается нашей силой, нашими снами и нашими страхами, и он не имеет права тронуть нас, пока мы сдерживаем себя. Он без нас не может, а мы без него — можем.

— То есть он не тронет нас, пока мы не злимся?

Губы Роуз на миг замерли: она подсказывала, все это время Рысь произносил ее слова, а вот теперь она вдруг на секунду сбилась, и Рысь заговорил как умел, сам:

— Нет, не пока не злимся. Пока не орем, пока морду не бьем ему.

— То есть он нас будет доводить, а мы отвечать не смей?

— Это ненадолго.

— Когда он уйдет?

Тут Белый отмер, ухмыльнулся:

— Уж не в вашей жизни.

— Не тебя спрашивал. Когда этот уйдет? — Феликс спрашивал хрипло и зло, отчаянно, и кулаки у него, конечно, были сжаты.

— Отдай девчонку, — сказал Белый, — и я все прощу.

— Кто, — спросил Рысь, — что, я отдай? Иди знаешь куда?

— Ой-ой-ой-ой, — фыркнула Роуз, — а кто-то забыл закон? Ты, Безымянный, не имеешь права требовать, поскольку Щепка не принадлежит больше Приюту, а Рыси, в общем-то, и не принадлежала. А сделки, заключенные вне Приюта, на его территории недействительны.

— И кому же она принадлежит?

— Кому принадлежит, тот скоро придет. И его тебе нечем напугать.

«Принадлежать — вот как они