Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков

В легком пальтишке с поднятым воротником он сидел на лавочке в сквере, опустив подбородок на грудь, и, казалось, дремал. Когда я приблизился и подсел рядом, он повернул ко мне голову, глянул цепко и в то же время равнодушно, затем отвел взгляд.

– Простите, что беспокою, – обратился я к нему, – но хотелось бы узнать, как у вас дела с Океаном: удается ли его сдерживать?

– А-а! Вы, похоже, тот самый человек ниоткуда. Наслышан о вас, – произнес он. – Кстати, не найдется сигаретки?

– Найдется, а как же!

Я протянул ему пачку и зажигалку. Он повертел пачку в руках, прежде чем открыть, ухмыльнулся, достал сигарету, закурил.

– Что-то смешное? – спросил я.

– Да, немного. Я курю точно такие сигареты. А с Океаном, знаете ли, не так все плохо, как представлялось. Нашли способ его локализовать.

– Рад за вас, – я был искренен. – Как я понял, Океан – это что-то кошмарное, что-то страшное. Поверьте, я переживал за вас… ваш мир.

– Спасибо вам, конечно, – отозвался он как-то вяло, и мне показалось, что он хочет сказать что-то еще, колеблется, но сдерживается.

– Договаривайте, – попросил я.

Он помолчал, вздохнул и произнес:

– Мы изучили ваш феномен – феномен человека ниоткуда – и пришли к выводу, что вы существуете в смежном мире. У вас же, наверное, есть гипотеза бесконечного множества вселенных, да? Наши ученые, физики, этим увлекаются. Знаете, когда церковники задают вопрос – как объяснить антропный принцип? – ученые, не зная, как бы на это логично ответить, выходят из положения с помощью гипотезы бесконечного множества вселенных. Дескать, при бесконечном множестве вариантов неизбежно должна существовать в том числе и такая вселенная, в которой сложится антропный принцип. По мне, так это бредовая гипотеза, какая-то антинаучная фантастика, но серьезные ученые почему-то ее допускают. Черт их знает, почему. Чтобы исключить идею Бога, слишком фантастичную для них, они вышибают ее, как клином, с помощью не менее фантастичной идеи бесконечного множества вселенных. Ну и вот, наши с вами миры – выходит – из этого множества, и они смежные, поэтому и смогли соприкоснуться друг с другом. Наши ученые исследовали локации ваших появлений и в результате обнаружили ваш мир. Сказали, что идея смежных вселенных вроде бы как подтвердилась. Даже не знаю, можно ли им верить? Вчера у них одни теории, сегодня – другие, которые отрицают вчерашние, а завтра будут новые, с новым отрицанием. Я вот сейчас вижу вас, и это как бы подтверждает идею смежных вселенных, но, может быть, я просто галлюцинирую, и вы – мое бредовое видение. Что скажете?

– Да уж нет, я не бредовое видение, – ответил я.

– Ну да, ну да. – Он пару раз кивнул задумчиво. – Чего еще и ждать от галлюцинации – чтобы она сама разоблачала себя?

Он замолк, и я молчал, размышляя, существуют ли вообще такие слова, которыми я смог бы доказать собственную реальность? Скорей всего, таких слов нет и быть не может в принципе.

– Если бы не вы, – продолжал он, – мы бы так и не обнаружили смежный мир. А теперь, благодаря вам, мы знаем. По крайней мере, имеет рабочую гипотезу. И заодно удалось решить нашу проблему. Ну, в смысле, локализовать Океан. Точнее сказать, вытеснить его.

Что-то было не так с ним и его словами. Не так было и со мной. Почему с такой тревожной и муторной тоской воспринимал я речь этого человека?

– Впрочем, не знаю, зачем я вам это говорю? – он, казалось, был раздражен. То ли на меня, то ли на самого себя. – Все это лишнее. Смысла-то для вас все равно нет. Прощайте, любезнейший! Лишнее все, лишнее…

Он поднялся, коротко кивнул мне и пошел прочь, на ходу оправляя поднятый воротник пальтишка своего, опуская под защиту воротника подбородок.

Я смотрел ему вслед, и омерзительное сосущее чувство пульсировало под сердцем. Какой-то подвох скрывался во всем этом, таился под тонкой пленкой недоумения, готовой порваться в любой момент.

Проклятая жара мешала все сообразить, все понять.

И уже дома, в прохладе, я, наконец, понял. Оно пришло, понимание, как приступ тошноты, окутало мою голову, будто какая-то полуматериальная не то слизь, не то паутина. И я начал твердить себе, убеждать себя, что все понял неправильно, что такого быть не должно, не может быть, что мы не заслужили, что Бог не выдаст нас, не бросит в прожорливую свинскую пасть такого кошмара, такого ужаса.

Даже вслух воскликнул:

– Нет, неправда! Неправда! Все мерещится! Все чушь!

Потом, вдруг успокоившись, гнусно и едко хихикнул над самим собой и подумал с ледяным наслаждением: «А что это я так засуетился-то? Словно знаю что-то такое, чего знать не должен. А если знаю, то не оттого ли, что оно уже здесь?»

Мне показалось, что я стал каким-то чужаком для самого себя, каким-то посторонним, который долго притворялся мною, поддерживал привычный образ, а потом с облегчением сбросил фальшивую личину.

Дрожащими руками взял стакан и крутанул вентиль кухонного крана, чтобы воды напиться, но вместо воды из крана посыпалась пыль. Падая в раковину, она тут же вздымалась легкими облачками, подобными густому туману. Эта летучая взвесь не рассеивалась в воздухе, но разветвлялась на отростки, которые шевелились на весу, как щупальца.

В ужасе закрутил вентиль.

Пыльная взвесь, принявшая форму мерзкого насекомого, какой-то гибрид паука с сороконожкой, корчилась в раковине. Но внезапно дернулась, взвилась в воздух и быстро исчезла в темной щели между кухонным шкафом и стеной. Пыль вела себя как живое существо.

Началось, подумал я! Оно началось!

Подлецы из того мира вытеснили свой проклятый Океан к нам, в наш мир. Сумели избавиться от своего Ужаса, подбросив его соседям из смежной вселенской камеры. Вот что значили его слова «нашли способ локализовать». И не они теперь, а мы будем тонуть в глубинах Океана, в безвыходном мраке, в кошмаре и безумии.

За эти дни, что прошли с начала катастрофы, я сделал достаточно наблюдений, чтобы сложилась более-менее общая картина происходящего. Вся вода превратилась в пыль, в тонкий прах. Лишь та, что в закрытых емкостях, еще продолжает оставаться водой, но если емкость оставить открытой, то вскоре и в ней вода станет прахом. Цемесская бухта, с трех сторон окруженная огромной подковой прибрежных городских построек, наполнена прахом. Ветер, гуляющий над бухтой, гонит клубы праха в город, рвет их на части, закручивает в смерчи. Этот прах кажется живым, иногда даже разумным. Словно бы это скопище призраков или один гигантский разветвленный дымчатый организм.

Накатывало тошнотворное чувство, что вот-вот появятся чудовища среди клубов пыли, принимающих вид причудливых и отвратительных фигур, среди блуждающих смерчей, которые уже перестали подчиняться ветру, но бродят во всех направлениях, будто любопытные странники. Чудовищ, казалось мне, не хватает в этих фантасмагорических завихрениях. Словно бы в котелке с похлебкой недостает специй. Но чудовища не появлялись до поры. Клубы пыли, плавно скользящие над землей, были как заросли экзотических растений в ожидании прихода хищников. И ожидание не обмануло.

Только чудовища пришли не извне, не вторглись к нам с изнанки бытия, они жили среди нас, представляясь людьми, обманывая не только окружающих, но и самих себя. Однако час пробил, и всякий самообман рассеялся.

Те люди, которые жадно глотали пыль, пили ее вместо воды, начинали трансформироваться. Сначала кожу покрывали зеленоватые пятна, вроде трупных, они распространялись по всему телу. Вместе с тем и само тело начинало искажаться. Постепенно человек становился похож на рептилию. Расширялся рот, округлялись и выпучивались глаза, выпадали зубы, на их месте росли новые, заостренные, нечеловеческие. Удлинялись конечности, менялась осанка, во всей фигуре проглядывало что-то жабье. Некоторые из тех, кто подвергся изменениям, уменьшались, становились карликами, другие, напротив, увеличивались до слоновьих размеров. Пропорции тела при уменьшении и увеличении часто нарушались: руки, ноги, головы, туловища – все становилось негармоничным, несоответственным друг другу. Некоторые твари обзаводились лишними конечностями, даже лишними головами, многие обрастали щупальцами, плавниками и подобиями хвостов. Эта