Яма с костями - Василий Сергеевич Завадский

её сказки. Вспомнились истории о русалках, лешем, авдо́шке и диком луге, на котором бесследно пропадал скот. Все былички и небылицы, в которые и дитя не верило, больше не казались плодом невежества и пережитком седой старины. Лесные тропы вязались узлами, дороги вели в болота или заканчивались непроходимым валежником, время словно замерло, хотя солнце явно галопом мчалось на запад. Компас давал бредовые показания, но самое страшное – навязчивая, будто бы живая, топь.

Дав себе ментального пинка под зад, Алёнка тяжело поднялась, опираясь одной рукой на Ванино плечо.

– Меньше всего я хочу провести здесь ночь. Давай, подъём! – она легонько пнула товарища мыском ботинка.

Ваня провёл грязной ладонью по усам, взглянул на гаснущий в небе диск:

– Будь реалисткой. Нужно искать место для ночлега. Сегодня мы не выйдем ни к селу, ни к вехе.

– Чёрта с два! – выдала Алёна.

Она расстегнула натуго затянутый ремень камуфлированных штанов, вытащила заправленную майку и, не поворачиваясь спиной к Ване, кое-как стянула её с липкого тела. Вывернула наизнанку. Принялась надевать обратно, швами наружу. Непослушная мокрая ткань отказывалась подчиняться и липла к зажатой в бралетт груди.

– Ты бы хоть отвернулась. Что, сказок начиталась? Не поможет, – Вано стрельнул глазами на торчащие швы майки, стараясь не смотреть на юный, полуобнажённый торс.

– Ничего нового ты не увидишь – это первое, а второе – я уже не знаю, во что верить, – Алёнка натужно улыбнулась, заправляя вывернутую наизнанку майку. – Подъём, дед. Солнце ждать не будет.

***

– Нас никто не ищет… Не будет искать, – бормотала забившаяся под ель Юля, нервно накручивая на палец непослушный локон. – Я не проведу ночь рядом… – она запнулась, искоса взглянула на можжевеловые заросли, за которыми, укрытый еловыми лапами, лежал труп её брата. – Рядом с этим, – Юля обсасывала кончик тёмной пряди, не прекращая работать пальцем на манер веретена.

– Да перестань ты их жевать! – схватив жену за руку, рявкнул Толик. – Я вернусь в течение минут двадцати, может, получаса.

Его голос лукаво дрожал, запинался, словно в недрах гортани заглючила звуковая карта. Толик взглянул на падающее за кроны деревьев солнце. Сколько до заката? Сорок минут? Час? Он крепко обнял супругу за плечи, поцеловал в лоб.

– Видишь тропинку? – Толик указал пальцем на змеящуюся меж деревьев дорожку, слишком проторенную, чтобы быть звериной тропой. – Куда-то же она ведёт.

– Нет. Нет, блядь, нет! – Юля зашлась в истерике, удавьей хваткой вцепилась в предплечья мужа. – Слышишь меня? Ни за что!

Тени становились длиннее. В лесу сумерки сгущаются намного раньше, это Толик знал, как «Отче наш». А какие у него были варианты? Ждать вестей от ушедших с утра товарищей? Устроиться поудобнее рядом со стремительно теряющей рассудок супругой, а может быть, поджечь к чёртовой матери этот грёбаный лес, как часом ранее предложила Юля? Тогда это не казалось Толику такой уж плохой идеей. Дым от бушующего пожара был бы виден за многие километры, а торфяные болота тлели бы, наверное, до самой осени.

«Лес не может быть бесконечным», – думал Толик и, должно быть, был прав. Тропа, петляющая меж деревьев, вела вверх по склону небольшого холма и терялась где-то в чаще. Мужчина лелеял надежду поймать сигнал мобильного оператора. Двадцать минут. Да, этого ему будет достаточно, чтобы хоть на какое-то время вычеркнуть из памяти обезображенный образ конвульсирующего тела, захлёбывающегося собственной кровью.

«Пусть для Юльки это останется несчастным случаем. Нелепой случайностью», – подумал Толя, закурил, вложил пачку сигарет в хрупкую женскую ладонь, поцеловал супругу, тяжело поднялся и, накинув на плечи кислотно-оранжевый дождевик, направился к тропе.

– Толик, золотко! Не ходи! – в новом приступе истерики запричитала Юля. – Пожалуйста, не надо. Толенька-а-а!

Убитая горем, она ползла на коленях к уходящему супругу. Тонкие руки лозой обвили бёдра Толика.

– Вернись к лагерю, скоро стемнеет, – он бросил на жену безразличный взгляд. – Не дай погаснуть костру.

***

– Finita la commedia! – констатировала Алёна, рухнув под старой сосной. – Я не сделаю больше ни шагу!

Вано театрально повернулся к уставшей спутнице, глубоко вздохнул, подбирая слова.

– Даже не думай мне что-то сказать! – начала Алёна, прежде чем Ваня успел открыть рот. – Избавь меня от своих тирад. Грубо говоря – на хер! Клала я с высокой колокольни на болотные газы, волков, свиней и прочую хрень!

Она глубоко вздохнула, сомкнула тяжёлые веки, закрыла лицо руками и… сдалась. Надрывный стон сменился горестными всхлипываниями:

– Я так больше не могу-у-у!

Вано сбросил с плеч палатку, присел на корточки рядом с рыдающей подругой, тщетно смахнул паутину с лица:

– Если тебя это утешит, то мне самому духу не хватало объявить привал. Мой «внутренний мужик» не простил бы…

– Да пошёл в жопу твой «внутренний мужик», и ты, кстати, можешь последовать его примеру! – холодные глаза Алёны больше не блестели той сталью, которую Вано заметил при их первой встрече. Теперь в них читалась то ли детская обида, то ли обречённость.

А чего он ожидал от среднестатистической тепличной девушки? Сколько ей? Двадцать? Двадцать три? Не важно. Чем он сам занимался в её возрасте? Ваню вновь накрыла ностальгия: знакомство с Соней, первый совместный отпуск в Татрах. Помнится, тогда все отпускные ушли на пятидневный тур. Вспомнилась их с Соней роспись. Ну и дубар же тогда был! Вано больше не знал дурней, кроме них, игравших свадьбу на Хэллоуин.

Отпуск, походы, бытовуха – всё было, но не было такой чернухи. Топь, искалеченный товарищ, скудные запасы провизии, полное лишение средств коммуникации и компас, верь они показаниям оного – давно бы уже достигли Тартара.

– Я пройдусь ещё метров сто, – Ваня указал рукой в сторону гаснущего солнца. – Там, вроде как, местность холмится. Может, найду минеральный островок. А ты не унывай, Златовласка! – Он поцеловал девушку в лоб, достал из кармана батончик мюсли в уже очевидно растаявшей шоколадной глазури. Протянул Алёне. – Маленькие радости.

«Просвет. Там просвет!» – вид редеющего леса добавил Ване сил, словно кочегар подкинул в топку добрую лопату угля.

Вершину холма, на который взбирался измученный походник, венчала пара сросшихся сосен. За ними алел тёплый летний закат.

– Шажок, ещё шажок, – бормотал себе под нос Вано, выпутывая ноги из высокой травы. – Затем другой…

От увиденного Ваня врос в землю. В лучах подёрнутого облаками закатного солнца он был похож на деревянного чура, одного из забытых богов предков: непроницаемое, одеревенелое лицо, испещрённое редкими морщинками с въевшейся грязью. Ничего не выражающие глаза утопали под хмурыми бровями, а под вислыми усами не прятался рот-верёвка, нет. Он карикатурно открылся и так и застыл зияющим провалом