Декабрь без Рождества - Елена Чудинова

«Прекрасно ты знаешь ты мое имя! — продолжала веселиться новая подруга».

«Что-то я тебя не пойму».

«В этом и загвоздка, — девочка, чей наряд позволял бесшабашную вольность движений, уселась верхом на стул напротив приподнявшейся в кровати Соломки. — Но я весьма уповаю на то, что со временем поймешь. Ох, и трудно сие будет! Вы ведь, несчастные дети девятнадцатого столетья, слепы и глухи. Мы для вас тайна — навсегда неразгаданная. Мы — гармония, навсегда порушенная. Впрочем, у тебя-то будут инструменты, чтобы во многом разобраться».

«Какие инструменты?»

«Получишь, тогда и поймешь. Сейчас они тебе все одно без толку».

«А когда я их получу? И когда будет толк? — уперлась Соломония».

«Ну, знаешь… — теперь слегка обиделась девочка, хотя что ее могло обидеть? — Еще я же тебе и час называй! Может статься, через десять лет, а может, и завтра».

«Не качайся на стуле, Антоша проснется!»

«Он нас не слышит. У него в этой жизни свои дела, а у нас свои».

«У нас с тобой?»

«Ладно, мне пора теперь, — гостья легко поднялась».

«Погоди!»

Соломка проснулась.

Сердце весело колотилось в груди, а сон словно бы медлил растаять. Колченогий стул, во всяком случае, стоял точно на том же месте, что и во сне, когда на нем раскачивалась ночная гостья.

Да и сон ли это был? Во сне гостья вышла из кельи. Не глянуть ли вслед?

Соломинка спрыгнула с кровати прямо в мягкие домашние туфельки. Хорошо смазанная дверь даже не скрыпнула.

Конечно же, никого и не было, даже удаляющихся шагов не звучало в длинном темном коридоре. Приснилось, а жаль! По всему — приснилось. Наяву б она куда больше удивилась, что из пустых гардеробов по ночам вылезают девочки, да еще такие странные. Во сне же это казалось чем-то решительно заурядным.

Но возвращаться в постель не хотелось. Словно бы она проспала часов десять — сейчас бы только бегать и прыгать, да нельзя. Разве что потихоньку погулять, и подумать обо всем, что здесь успело приключиться.

Длинный вчерашний день казался Соломке таким же сном, как и безымянная гостья. Добрые лица и добрые руки возившихся с нею сестер — она половину их не успела запомнить по именам, обед с мороженым и шоколадом, и больше всего понравившаяся ей и старшим мальчикам свечная мастерская сестры Марфы. Средоточием мастерской был огромный широкий котел, в котором кипел воск. Снизу котел был вмурован в маленькую кирпичную печку, в которую надлежало понемногу подкладывать дрова. Сестра Марфа брала деревянную рамку, с которой свешивались веревочки — и ловко опускала ее на мгновение в кипящий воск. А за ней — следующую, и так — дюжину рамок! А затем первую из них она окунала второй раз — и дальше по кругу. Пять кругов — и вместо веревочек на рамках болтались уже самые настоящие свечки, оставалось только подровнять ножом фитили и кончики. Сережа, Егор и Соломка, понятное дело, попросились помогать. Увы, легкое, когда наблюдаешь за сестрою Марфой, дело оказалось вовсе нелегко. Свечки прилипали друг к дружке и кособочились. Но как же это было восхитительно, какой чудесный запах воска стоял в мастерской! У Егора в конце концов получилось несколько вполне сносных свечей. Класть их в ящик сестра Марфа не стала, а отдала детям, сказавши, что могут сами поставить в храме. А тут уж и огонь под котлом пришлось гасить — сестра Марфа заторопилась на вечерню.

Погостить бы подольше! И сны тут снятся особенные, и чего только нет!

Непонятно, откуда, но Соломка наверное знала — в огромном этом старинным здании бояться ей решительно нечего. В толстых этих каменных стенах не живет ничего плохого. К тому же темнота была мягкой — почти на каждом углу ее прореживал теплый свет лампадок.

А из-под двери в маменькину келью пробивался огонек свечи.

Маменька, надо думать, опять перечитывает папенькины стихи. Она всегда их по ночам читает, когда папеньки нет. А перед приездом ворочает на место, да так хитро — листочек к листочку, все помнит, как что лежало. Читает и плачет иногда. А при папеньке называет все эти бумаги «рифмоплетством» и «твоими пустяками». Такая уж она, маменька Ольга Евгеньевна. Секрета ее, Соломка, конечно, никогда не выдаст, хотя и не понимает, зачем надобен такой секрет. Папенька бы только рад был, что вирши его нравятся до слез.

Но, прижавшись к замочной скважине, Соломка поняла, что угадала только отчасти. Слезы действительно были, но плакали, во-первых, и без бумаг со стихами, а во-вторых, двое. Тетя Панна, в бирюзовом шелковом капоте, сидела рядом с маменькой, накинувшей поверх ночной сорочки накидку лебяжьего пуха. Голова ее была склонена на маменькино плечо, руки обеих женщин были сплетены в объятии.

— Дура, Прасковья, какая ж ты дура… — всхлипывала маменька. — Я уж думала, что никогда не прекратишь ты себя терзать! Сколько мне раз тебя поколотить хотелось! Римлянка Корнелевская, вбила себе какой-то долг и ну живые чувства топтать!

— Лёля!..

— Да ладно тебе, не выпытываю же я, что там у тебя с Сергеем покойным как сладилось! Не выпытываю, слышишь! Да только Арсюшку ты всегда любила, с ребячества с самого! А уж он-то! Сколько раз мог жениться, так нет, тебя ждал, злодейку эдакую! Так и вправду начнешь о мужчинах хорошее думать!

— Ну, уж полно, не тебе, за Платоном-то, о мужчинах худое думать, — тетя Панна улыбнулась, смахнув рукою слезы.

— Ну, слышу голос преданной сестры! За Платоном, может, плохого думать и нечего, а для порядка надобно. Ты матери уж сказала?

— Нет еще. — Голос тети Панны упал. — Не знаю, Лёля, как и сказать-то. Не поймет она. Она ж после смерти папенькиной — сразу в монастырь. Ей не понять, что чувства человеческие — темный лес, в коем можно на полжизни заплутаться! Для нее все просто, все ясно, все навсегда. Не поймет она меня, никогда не понимала.

— А мне так сдается, она насчет вас уже обо всем догадалась.

Ну, все тут ясно, о чем только так долго болтать! Тетя Панна выйдет замуж за Арсения Сергеевича. Оно, конечно, хорошо, только плакать-то из чего? Потеряв всякий интерес к разговору, Соломка проскользнула дальше. Миновала келью тети Панны, где, понятное дело, было пусто, перед следующей, побольше, остановилась. И там не спали, вот уж ночь так ночь! Егорка и Сережа увлеченно играли в «Narr»,[14]устроившись при свете единственной свечки на одной из кроватей. Карточки для этой игры, нарисованные тетей Панной, Соломка очень любила разглядывать, больше, чем играть. Особенно нравились ей дамы XIII столетия — в подробно выписанных платьях котте и глухих чепцах: вот бы куклам такое сшить! Но этим двоим, конечно, не до средневековых нарядов. Проигравший будет непременно желать отыграться — не останови, так будет это продолжаться до утра. Ишь, обрадовались, что не в школе, совсем голову потеряли.