Наш двор - Дарья Леонидовна Бобылёва

Пелагея поняла, что именно изменилось вокруг них, — они больше не были в зеркальном коридоре. Они оказались в зеркальной комнате, узкой и тесной, с большим овальным окном, за которым виднелось чье-то темное захламленное жилище. Их отрезало от коридора.

Ряженый кинулся к окну-зеркалу, единственному выходу отсюда. Уйдет, запаниковала Пелагея и опять повисла на нем. За окном стояли и таращились на них заросший мужичок лет сорока и маленький мальчик.

— Завесьте зеркало! — кричала им Пелагея. — Тряпку накиньте!

А они только оторопело смотрели, как она беззвучно шевелит губами.

И тут Ряженый изловчился, высвободил длинную руку-щупальце, схватил мальчика и молниеносно затащил его внутрь, в зеркальную комнату. Повернул шею, точно филин, так, что лицо его оказалось над спиной, нос к носу с Пелагеей, и захихикал. Маска покойного Жени Попика немного сползла с него, и за мятой человеческой кожей скалился безгубый рот с темными зубами-иголками. Вовка-младший, которого Ряженый крепко прижимал к себе, то хныкал, то хихикал — ему было щекотно, а происходящее вокруг казалось страшноватым, но необыкновенно интересным сном.

С той стороны Вовка-Лось рвался к зеркалу с лыжной палкой, но заспанная перепуганная Анжелка удерживала его. Она плохо видела без очков, Вовкиным выкрикам, что там, мол, сын их родной в зеркале, не поверила и, разумеется, решила, что у сожителя началась-таки белая горячка.

Зеркальные стены вдруг затрещали, и Пелагея поначалу решила, что это Вовка-Лось все-таки врезал по фамильной реликвии палкой. Но зеркало-окно по-прежнему было цело. А по стенам вокруг сами собой бежали, разветвляясь, ручейки трещин.

Сейчас все обрушится, подумала Пелагея и принялась изо всех сил лупить Ряженого по рукам, но он не отпускал мальчишку, только хихикал. Ему, кажется, было весело, голова на тонкой шее вертелась туда-сюда, блестели из-под сползшей маски крохотные круглые глазки. Шея перекрутилась, будто бельевая резинка — еще совсем недавно Пелагея прыгала через такие резинки с подружками. Вот бы сейчас резинку, веревку, хоть что-нибудь…

Она схватилась за собственную длинную косу и обвила ее вокруг шеи Ряженого. С силой потянула за пушистый кончик — и Ряженый забулькал, задергался, шаря пальцами по гладко заплетенным волосам. Пелагея морщилась — неприятно все-таки, когда за косы дергают — и затягивала все туже. Ряженый отпустил мальчика и, хрипя, мешком осел на пол. Пелагея накинула ему на шею вторую косу и потянула ее в противоположную сторону.

А вокруг трещало, словно они оказались на реке во время весеннего ледохода. Зеркальные стены превращались в причудливую мозаику из множества мелких кусочков.

Ряженый больше не шевелился. Пелагея распутала свои косы, брезгливо их отряхнула и шагнула к забившемуся в угол Вовке. Подняла его, толкнула к зеркалу-окну — мол, иди домой, вон как мама с папой волнуются. Лось с Анжелкой уже, кажется, дрались — по крайней мере, Анжелка очень активно пыталась завладеть лыжной палкой, спасая ценный антиквариат.

— Нельзя ему туда, — раздался за спиной у Пелагеи знакомый голос.

— Так вот зачем ты мне косы заплетала, бабушка? — спросила Пелагея, оборачиваясь.

— Затем заплетала, чтоб красивая ты была.

Авигея стояла перед ней молодая, сильная, улыбалась одними продолговатыми русалочьими глазами и протягивала руку, на которой пальцы не смыкались от тяжелых колец.

— Молодец, Полюшка, справилась. А теперь пойдем, пока все не рассыпалось. И мальчонку с собой бери.

— Ему же домой надо…

— Отсюда, Полюшка, никто не возвращается. — И, увидев, как переменилась в лице внучка, Авигея спокойно добавила: — И ты не вернешься.

Пелагея взглянула в зеркало-окно, за которым бестолково возились Вовкины родители. По заросшему лицу Вовки-Лося текли слезы, он что-то орал, безобразно и отчаянно распялив рот, мать тоже плакала, все пытаясь отобрать у него палку… Пелагее стало так невыносимо их жаль, да еще и про дочку свою она подумала — а что, если б ее вот так уволокли. Все у нее внутри воспротивилось словам Авигеи, и она впервые в жизни ослушалась бабушку: схватила Вовку-младшего за плечи и вытолкнула его наружу.

— Ой дура, — вздохнула Авигея, но протянутую руку не убрала. — Идем, глупая. — И Пелагея вложила пальцы в ее ладонь, ощутив серебряную прохладу перстней.

Увидев, что сын вылетел из зеркала и шлепнулся на ободранный паркет, Вовка-Лось отшвырнул Анжелку и изо всех сил врезал по зеркалу лыжной палкой. И оно тут же рассыпалось, разлетелось вдребезги вместе с рамой. Причем Лось потом, когда сильно выпивал, клялся, что разлетелось оно само, еще до того, как палка на него обрушилась, да и не могла обычная палка его так разнести с одного удара. Анжелкина фамильная реликвия словно взорвалась изнутри.

А еще кое-что Лось никому и никогда не рассказывал. Когда он поднял лежащего лицом вниз Вовку и перевернул, то увидел вместо лица сына опять затылок с белесыми реденькими волосами. Снова перевернул — и снова увидел затылок. Словно это не Вовка был, а его отражение, и стоял он к зеркалу спиной, да так и остался таким, каким в нем запечатлелся. У Лося кишки скрутило от ужаса, он принялся тормошить Вовку, крутить его так, что Анжелка протестующе закричала, но со всех сторон был затылок, затылок, затылок…

И наконец Лось увидел лицо — бледное, с полуприкрытыми осоловевшими глазами. Чмокнул Вовку в нос, прижался к нему щекой, чего сроду не делал, и выдохнул — жуть какая померещилась.

Но таким, как прежде, Вовка-младший так и не стал. Он больше не хулиганил и не носился по двору, пугая жирных голубей, не смеялся и не плакал, ничем не интересовался и даже не разговаривал. Мать таскала его, медленного и равнодушного, по врачам, но те только пожимали плечами. Вовка покорно следовал пустым взглядом за докторским молоточком, поднимал и опускал по команде руки и молчал.

Словно душа его так и осталась там, в зеркальной комнате.

Гадалки из углового дома долго не могли понять, куда же делась Пелагея. Разложили они карты в первый раз — заметили, что шут исчез из колоды. Искали его, под столом ползали, в зеркало заглядывали осторожно — нет карты и все тут. А потом раскинули во второй, уже на саму Пелагею, и вышло странное. Что вроде жива она, а вроде и нет ее на земле.

Матея первая догадалась и на зеркало посмотрела. За ней и остальные головы повернули, стояли, молчали… А потом Матея закатила сестре своей Досифее такой скандал, что у соседей люстра тряслась. Ты старшая, кричала Матея, тряся кулаками, ты идти должна