Да родится искра - narsyy

***

Очнулся Старкальд от тряски. Голова звенела, как ларь с монетами, один глаз открывался плохо.

Солнце ослепляло. День стоял ясный и теплый, по небу проносились косяки диких гусей, гонимых на юг неумолимой поступью зимы.

Его наново сковали по рукам и ногам. Все тело ныло, особенно левый бок — даже дышалось тяжело. Вдобавок, он прикусил язык, и теперь во рту застыл ком кровавой слизи.

— О, проснулся, бегунок! — оживился Ядди и боднул Старкальда в плечо.

Тот дернулся от боли, глянул на него исподлобья и сплюнул.

— Ну что, каков он, запах свободы?

— Избавь меня от своих шуточек, — буркнул сорнец.

С ними поравнялся рябой командир и рванул Старкальда за цепи.

— Еще раз рыпнешься, отрежу пару пальцев на ногах. Они тебе в Черном городе не понадобятся. Понял?

Он ухватил Старкальда за волосы и откинул голову назад.

— Понял, — процедил пленник.

— И вы все тоже слушайте. Пока у меня, сидите смирно. Как только окажетесь в Черном городе, бегайте хоть каждый день.

Рябой кончил речь, дернул поводья и погнал вперед.

Никто ему не ответил.

Дни потянулись медленно. Воздух промерз, небесное светило скрылось за сизой пеленой, будто примериваясь к долгой спячке. То и дело принимался снег, от которого спасались промасленными кожаными покрывалами.

Они держали путь вдоль уходящего в туманную высь горного хребта, у одной из северных вершин которой примостился Седой Загривок — вотчина Раткара. Их стражники-пленители все посматривали по сторонам, но красноватые глаза порченых нигде не мелькали.

Местность обезлюдела, дворы больше не попадались. Скотоводы предпочитали селиться у воды, а речушек поблизости не было, да и здешняя земля плодородностью не отличалась — камни да кочки. Ночевали, где придется: когда попадалась заброшенная сторожка, когда пещера, а иной раз темень заставала их в поле, и лагерь разбивали у телеги, становившейся единственным укрытием. Оно и лучше — навидавшись жути, укладываться близко к лесу никто не желал.

Скоро повозка пересекла хлипкий мост через овраг, по дну которого тек крохотный ручеек, и взобралась на высокий, лысый холм.

— Ничего себе, — присвистнул Ядди.

Впереди тянулось ровное, как обеденный стол, бесплодное каменистое плато: ни куста, ни деревца. Пустая, темная, забытая богом земля. Лишь у самого горизонта протыкали небо наполовину скрытые туманом силуэты величественных скальных отрогов. Словно непреодолимая преграда, они вставали на пути, деля Нидьёр на две части и остерегая странников от того, что находилось за ними — от настоящей стены бездонного мрака из древних сказаний и позабытых легенд. Где-то за этими неприступными громадами скрывалось само зло, пожравшее скверной половину мира.

— Вот уже и приехали почти, — то ли с облегчением, то ли с недовольством проворчал Торн.

— Это Плетеные горы? — спросил Вульт.

Мальчишка, как и Рчар, на севере не так давно и многого еще не видал.

— Они самые.

— Отчего у них название такое?

— Потому что плетут про них всякое, — вставил Ядди.

— А за ними где-то Завеса, значит?

— Говорят, что так, — ответил Торн.

— Да никто ее не видал, эту Завесу твою. Нет никакой завесы, — сказал Ядди, у которого на всякий вопрос имелось свое мнение. Единственно правильное.

— Как нет? Есть, — заспорил Торн.

Старкальду не хотелось вступать в перепалку. После неудачной попытки бегства он совсем посмурнел и сидел, нахохлившись, ничего не замечая, ни с кем не разговаривая. Едва ли теперь был способ улизнуть и вызволить Гирфи, да и крайний срок возврата долга давно истек — дожидаться не станут. А потому все лишилось смысла. Стоило ли вообще жить, дышать, грызть жесткие хлебные корки, о чем-то переживать и на что-то надеяться?

Сорнец глубоко ушел в себя: мог подолгу рассматривать трещину деревянного настила, наблюдать за падающими снежинками или, прикрыв глаза, предаваться мрачным мыслям.

Но неугомонные, смирившиеся с судьбой мужики пререкались так громко, что начинали раздражать, и Старкальд пробудился от полудремы. Стражи давно перестали их шугать и ехали чуть впереди, а пожилой седоусый возница, охочий до болтовни, иной раз и сам с ними заговаривал.

— Вон, зришь?! Это развалины Грознодума, — не унимался Торн.

— Что за Грознодум? — спросил Вульт.

— Укрепления там ставили, чтоб Гремучий перевал оборонять и не пущать Скитальца по эту сторону гор. По тому перевалу и ходил сам Гюнир, Сын Пламени.

— Басни. Мне бабка и не такое сказывала, пока мал был, — снисходительно отозвался Ядди.

— Как басни? Не басни, говорю тебе.

— И где же твой Гюнир?! Пропал?! Это Первосвет-то и Сын Творца?! Наследник всего Нидьёра сгинул во тьме, как глупый баран на жертвеннике.

— Не богохульствуй!

— Что нам от такого Творца, коли он не всемогущ? А ежели всемогущ, как его одолел Скиталец?

Такой вопрос заставил Торна задуматься, и какое-то они ехали молча.

— Гюнир не погиб, иначе весь мир бы исчез, — сказал вдруг Старкальд, по случаю набравшийся в детстве основ вероучений.

— О, молчун обрел голос, — съязвил Ядди. — И теперь его, значит, надо спасти? Кому? Смертному мужу? Сам Творец не …

— Да не смертному, дубина ты стоеросовая. Ясноглазый придет, — настаивал на своем вечно обиженный Торн.

— Как же! Корова родит волка, волчица принесет гуся, а от гусыни родится крылатый змей, — насмехался над ним Ядди, и Вульт вроде бы принимал его сторону.

Сказания и многочисленные пророчества, ни одно из которых до сих пор не сбылось, сходились на том, что в свой срок явится в этот мир ясноглазый воитель — искра божья. Он найдет средство проникнуть за Пепельную Завесу, отыщет и освободит Гюнира, а после одолеет с ним бок о бок Вечного Врага.

Но в нынешние темные времена эти наивные надежды были похожи на сказки, сочиненные от безысходности. С каждым годом люди теряли силы, все меньше родили потомства и все теснее зажимались от наступавших орд порченых и проникавшего повсюду Белого Поветрия.

— Слыхал я, где-то на юге люди снова сбираются в ватаги, ищут Фегорма, верят, будто тот их поведет их в битву,