Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

ее Сычиха уж точно нигде не встречала. Сперва боярышню дома берегли, потом она из Кадашей никуда носа не совала, потом у Решетникова жила почти как в затворе, – сказала Марья Ивановна. – Да побоится, поди…

– Не побоится, – уверенно возразил сынок.

* * *

Аннушка, выслушав Марью Ивановну, сперва действительно перепугалась до полусмерти. Но полковничиха была тверда:

– Родителей своих с сестрицей хочешь из беды выручить? Стало быть, и пойдешь к Сычихе. Хоть в ногах у нее валяйся, да выпроси то, что для дела нужно. А я тебя научу, как с ней говорить. Что уставилась? По-твоему, я молодой не была, с подружками не шепталась, всяких глупостей не наслушалась?

– А ну как она на меня порчу напустит?

– На то у нас поп, отец Кондратий, есть. Его всякая порча боится. Сколь окормляет все наше семейство, и всех дворовых, и весь полк, – ни разу никого не испортили. А у нас, сама знаешь, стрельцы, парни молодые, девки из-за них друг дружке в косы вцепляются. Ни одного стрельца никакая зловредная бабка не изурочила, потому – отец Кондратий бдит!

И повезли поздним вечером Аннушку на Неглинку, где жила ворожейка-чертознайка Сычиха.

Вез сам Мишка Юшков, в санки был запряжен тот мерин, что его от сердитого супротивника увез. В отдалении ехали стрельцы, не выпуская санки из виду.

На груди у Мишки под тулупом, взятым на время у сторожа Михея, висел охотничий рожок – подать знак. Второй рожок был у Аннушки.

– Тпр-р-ру! – крикнул Мишка и натянул вожжи. – Дальше сама пойдешь. Вон тот домишко, окошко светится. Сычиха навычна ночных гостей принимать.

– А ты?

– А я – следом, тихохонько. Не бойся! Святое дело исполняешь, и сам Господь тебе защита. Да и я же тут рядом. Не бойся, голубушка моя…

Мишка перекрестил Аннушку. Она и пошла узкой, протоптанной меж сугробов, стежкой.

Сычиха сидела дома одна, но совсем одетая – видать, кого-то ждала. Аннушка думала – увидит бабку, вроде бабы-яги, но Сычиха оказалась на вид лишь немногим старше Марьи Юшковой.

– Зачем пожаловала, девка? – нелюбезно спросила она Аннушку. У той все поучения Марьи Ивановны чуть из головы не вылетели. Но опомнилась Аннушка и заговорила, как научили:

– Матушка, голубушка, пожалей мое сиротство! Обидели меня, хоть головой в прорубь! Жить больше не могу, опозорили, на смех подняли, родня грозится в дальнюю обитель отвезти!

– А что такое?

– Жених у меня был, Артемий, дело к свадьбе шло. Ну и случился грех…

– С кем не бывает. Дальше что?

– Грех, значит, случился, а ему родня и говорит: на что тебе такая? И тут же богатая вдова сыскалась, сама к нему пришла, сказала: жить без тебя не могу! И он меня бросил… Матушка, голубушка, дай мне подклад! Чтобы та змея подколодная вся чирьями покрылась! Чтобы у нее волосья на голове повылазили! Чтобы стала для него страшнее черта!

Больше всего боялась Аннушка, что Сычиха ей не поверит. И, как учила Марья Ивановна, даже на коленки пала, твердя, что отсюда прямо побежит к проруби топиться.

– Да ты знаешь ли, девка, сколько такой подклад стоит? – спросила наконец Сычиха.

– А сколько бы ни стоил! Я, глянь, что тебе принесла! – Аннушка достала из-за пазухи тяжелые дорогие мониста, еще из приданого Марьи Ивановны.

– Ишь ты! Украла?

– Приданое это мое…

– Ну, давай.

Сычиха пошла вдоль стены, где на натянутых веревках висели пучки сушеных трав и кореньев. Бормоча, она отламывала где веточку, где листик, потом вытащила и поставила на стол большую укладку со своим колдовским прикладом. Там она отыскала шнурок и косточку.

– Крысиная косточка-то силу имеет великую. Будешь подкладывать, говори: как крысы люди не любят, прочь гонят, в дома не пускают, так бы и ту, как бишь ее, возненавидели, прочь гнали, в дома не пускали.

– А чирьи?

– Погоди, сделаю наговор, будут и чирьи! Не мешай…

Связав травы с косточкой в пучок, Сычиха накрыла его ладонями, зажмурилась и забормотала, а что – не разобрать. Тут-то Аннушка и дунула в рожок!

– Ах ты сучка! – закричала чертознайка, и тут же снаружи другой рожок отозвался.

Хотела Сычиха свой подклад в печке сжечь, да Аннушка вцепилась ей в руки, не пустила. А тут и Мишка вломился, живо Сычиху скрутил, за Мишкой – стрельцы.

– Ты этот подклад спрячь, он завтра понадобится, – сказал Аннушке Мишка. – Когда эту ведьму в Земский приказ поведем. Тащите ее, молодцы!

Ох, и наслушались они ругани, когда связанную Сычиху в сани водворяли. А потом привезли ее на юшковский двор и поставили перед Марьей Ивановной. Там же был и площадной подьячий, Григорий Карпович, на удивление трезвый.

– У тебя, баба, сейчас одно спасение – когда будут в Земском приказе допрашивать, честно сказать, кому такие подклады с крысиной костью давала, – сказал Григорий Карпович. – Особливо – какая княгиня подклад покупала.

– Да почем я помню! – закричала Сычиха. – Много их-то ко мне ходит! Всех не упомню!

– Врешь. Всех ты знаешь, кому подклад на порчу делала, – вмешалась Марья Ивановна. – И припомни точно, когда его давала. Скажешь всю правду – постараюсь тебе помочь. Ночевать, уж не обессудь, будешь в холодном чулане под замком. Это тебе на пользу пойдет. Уводите ее, молодцы. А ты, боярышня, ступай сюда, доставай этот проклятый подклад.

Аннушке все время было не по себе оттого, что за пазухой лежала такая гадость. Она выложила подклад на стол.

– Ишь ты… – сказала полковничиха. – Вон он каков… И косточка… Ну, теперь молись, чтобы дело добром кончилось. Придется тебе перед подьячими и дьяком в Земском приказе все рассказать – не побоишься? А они запишут, и делу будет дан ход.

– Не побоюсь.

В Земском приказе был у полковника Юшкова приятель, подьячий Деревнин, умный и исполнительный. А у Деревнина – приятели среди думских бояр, которым он каждый праздник большими дорогими пирогами кланялся, и особо – государев наилучший друг Федор Ртищев. На Ртищева-то и была у Марьи Ивановны главная надежда: он богобоязненный, да смелый, не побоится государю правду сказать о его государевой ошибке.

* * *

Государыня Марья Ильинична, узнав про это дело, послала за Аннушкой верховую боярыню. Та приехала в богатой каптане, полковничиха Аннушку принарядила и в Кремль отправила.

Аннушка до того бывала в Кремле несколько раз. Так то – с родителями, в Успенском соборе. А уж в Верх, в покои государыни, ее матушка с собой ни разу не брала. Теремной дворец, где царские покои, Аннушка лишь издали видела и поражалась его высоте.

В Верху Аннушку встретили с великим почтением, к царице под ручки привели.

– Ну, здравствуй, боярышня Обнорская, – сказала государыня. – За твоими родителями и за сестрицей уж послано, во всем они оправданы. Ту, что матушке твоей отомстила незнамо за что, я велела в Верх более не пускать. А теперь скажи – хочешь ли до приезда родителей быть при мне, с другими боярышнями, или будешь жить у родни?

Аннушка задумалась. Когда отец с матушкой попали в беду – вся родня от нее отвернулась и отреклась. Но лучше родного был Гаврила Романыч Решетников. Нужно было, когда все уладится, съездить к нему, отвезти сапожки, в пояс поклониться за его доброту. Но жить у него?.. И более не видеть Михайлу?

Знала Аннушка, что при царице живут осиротевшие боярышни, которым она сама женихов находит и замуж их выдает. Так разве догадается государыня Марья Ильинична посватать Аннушку за Михайлу? А сказать – стыдно…

– Государыня-матушка, отпусти меня к полковнику Юшкову! Его жена благодетельница моя, как ее брошу?

– Другого ответа я и не ждала. Вот тебе от меня на приданое.

По знаку государыни принесли ларчик, в нем золотые монеты, перстеньки, жемчуг в снизках – свадебный наряд расшивать. И обещала государыня быть крестной у первого дитяти, которое у Аннушки будет, когда замуж пойдет.

А с замужеством началась такая суета, что боже упаси!

Когда на Москве прознали, что возвращается боярин Обнорский, что государь его селами с людишками и денежной казной жалует, что Аннушка и сестрица ее Наталья – богатейшие невесты, свахи переполошились. Не успела Аннушка опомниться после долгожданной встречи с родителями, как тут же ей и Наталье на выбор предложили чуть ли не дюжину женихов. Матушка с батюшкой ночей не спали – перебирали, наилучшего искали.

Но Аннушка уже