Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

Грязь и мерзость обнаружил он внутри. Пол прогнил, краска на стенах облупилась; ну да что за беда – все равно пойдет под снос, и он, Крессвелл, ни пиастра не потратит на ремонт. Тут главное не строение, а земля, и эта земля – его собственность. Под присмотром Крессвелла заколотили окна и заперли двери, и он дал щедрые чаевые полисмену, чтобы тот приглядывал за лавчонкой – еще не ровен час должники вселятся обратно. Выйдя на воздух, Крессвелл обнаружил, что ливанец добыл где-то ручную тележку и вместе с сыном грузит свое барахло – значит, семейству таки есть куда податься, значит, старуха лгала, била на жалость. Вот она, сидит на корточках у стены, и с ее языка слетают явно не молитвы о благополучии Джона Крессвелла – она снова бормочет проклятия. Что же касается ее дочери, при дневном свете выяснилось: да, она и впрямь недурна лицом, но зато глядит хмуро и грозно, и вообще, ей не мешало бы умыться. Словом, Крессвелл с этого момента и думать о ней забыл. Он вызвал такси и отправился в клуб – близилось время обеда.

О Джоне Крессвелле говорили «такой себя не обделит»; однако, питаясь вкусно и сытно, не отказывая себе в алкоголе и табаке, Крессвелл пекся и о своем тучном теле. Лишь в редких случаях после целого дня в офисе не выходил он на активную двухчасовую прогулку в направлении Рамлы, а в жаркие месяцы обязательно купался в море и принимал солнечные ванны. Назавтра после выселения он быстрым шагом двинулся по берегу, по плотному песку, прошел изрядное расстояние, сделал поворот и выбрался на дорогу, которая должна была привести его к собственному дому. Дом этот стоял последним в ряду особняков, мимо которых Крессвелл шел позавчера вечером; дальше дорога вилась меж барханов и лачуг с тростниковыми кровлями. Там и сям в ложбинах арабы-козопасы и прочая шваль устроили себе жилища по образу палаток, какие разбивают кочевники: с полдюжины шестов воткнуто в песок, поверх растянуты сшитые вместе плетеные коврики да одеяла. Стоило только убогому лагерю перешагнуть городскую черту, как власти восстанавливали порядок посредством зачистки, ибо козопасы отличались ловкостью рук, и их близкое соседство с добропорядочными гражданами было крайне нежелательно.

И вот нынче, завершая прогулку, Крессвел увидел новый шатер, причем буквально в двадцати ярдах от своей собственной садовой ограды. Нет, это уже слишком. С этим надо разобраться. И Крессвелл разберется, вот только примет ванну и переоденется – сразу позвонит главному инспектору полиции. Пусть новый шатер снесут! Однако по мере приближения к недозволенной конструкции Крессвелл отмечал ее отличия от прочих. Шесты, во‐первых, были крыты ковром европейского производства, хоть и затертым; во‐вторых, рядом, на песке, стояли смутно знакомые Крессвеллу стулья и диван. Где он мог видеть эту рухлядь? И вдруг из-под ковра выбралась карга-ливанка, та самая, что накануне лобызала Крессвеллову руку, призывая на него Господни милости и всяческие блага, если только он сам будет милостив к ее семье. Старуха тоже увидела Крессвелла – их разделяло теперь не более дюжины ярдов – и, тыча в его сторону пальцем, разразилась визгливыми проклятиями. Крессвелл только усмехнулся.

«Значит, по-другому запела? – подумал он. – Не особенно твои вопли похожи на добрые пожелания. Что ж, визжи, старуха, если тебе от этого легче – ну а мне и дела нет. А вот место жительства тебе снова придется сменить – я не потерплю твою семейку у себя под боком».

Крессвелл действительно позвонил главному инспектору полиции. В самых почтительных выражениях ему было обещано, что не позднее, чем утром, проблему решат. И впрямь, когда назавтра после дневных дел Крессвелл покинул свой офис, ковра с европейским узором уже не было, а ручная тележка стояла наготове. Крессвелл заметил также – буквально краем глаза – что нагружают тележку старуха, девушка и мальчишка, а глава семейства разлегся на песке и ничем не помогает своим домочадцам. Два дня спустя Крессвеллу случилось проходить мимо кладбища для бедняков и наблюдать прежалкую похоронную процессию. Гроб прикатили к неглубокой могиле на ручной тележке; из близких покойного присутствовали только две женщины и юноша. Крессвелл узнал их.

Тем вечером он ужинал в клубе, сверх обыкновенного довольный жизнью. Александрийский муниципалитет предложил ему за вновь приобретенный участок сумму вдвое большую, чем остался должен незадачливый ливанец; конечно, Крессвелл мог бы получить еще и не столько, но не стал упрямиться, и деньги уже нынче поступили на его счет. Сто процентов за неделю – поистине, дела идут недурно; и вообще, планы на благоустройство города у властей могут ведь и перемениться, и тогда что останется Крессвеллу? Развалюха, которую никто не купит? Вот уж нет. Словом, Крессвелл наслаждался едой и вином, а после ужина еще большее удовольствие доставила ему партия в бридж. На сей раз ловкость себя оправдала, Крессвелл два или три раза удваивал ставку – всегда с превосходными результатами; соперники его, единожды сделав то же самое, горько об этом пожалели – словом, еще один сладкий кусочек оказался тем вечером на карточном счете Крессвелла.

Клуб он покинул позднее обыкновенного. Под дверью, на мостовой, скорчилась побирушка, сложила ковшиком руку, протянула ее к Крессвеллу, прохныкала что-то о Господних милостях. Будучи в отличном расположении духа, Крессвелл подал нищенке пару пиастров. Хныканье перешло в захлебывающийся многословный визг, нищенка откинула черное покрывало, наполовину затенявшее ей лицо, чтобы вознести хвалу благодетелю, который оделил монетой бедную вдову. В следующий миг она швырнула пиастры наземь, плюнула в Крессвелла и исчезла среди теней с быстротой ночного мотылька.

Крессвелл, разумеется, узнал ее, так же как она его узнала; Крессвелл подобрал свои монеты. Смех, да и только: старая карга питает к нему такую ненависть, что даже его подаяние для нее омерзительно. «Опущу деньги в ящик для пожертвований возле церкви», – решил он.

Несмотря на поздний час, площадь была полна народу – в основном здесь околачивались местные; Крессвелл заметил и несколько такси, но предпочел пешую прогулку, ибо день выдался у него насыщенный, и плотное, жирное его тело так и не получило физической нагрузки. Он пересек площадь и ступил на улицу, ведшую к дому. Кафе здесь уже закрылись, а скоро опустели и тротуары. Взошла ущербная луна, и путь к кварталу особняков лежал перед Крессвеллом светлый и ясный, даром что уличные огни были погашены. Крессвелл по-прежнему сжимал в кулаке две монеты, имея намерение бросить их в ящик для пожертвований. Он шел скорым шагом – его подгоняла ночная прохлада, плохо совместимая с вальяжностью шага. Ни единое дуновение ветерка не колыхало