Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков

Артем пришел на Поле Чудес в сумерках и бродил в поисках Кабана. Не таким уж и большим было то Поле, но ландшафт и растительность не позволяли полностью обозреть его с какой-то одной точки, поэтому, чтобы найти укрывшегося человека, следовало пересечь Поле в нескольких направлениях.

Вскоре Кабан отыскался. Он сидел в развалинах, на низком обломке стены. Тут же рядом сидела женщина, которую Артем узнал сразу: беременная бомжиха, Зойка.

– Привет! – поздоровался Артем.

Кабан не ответил, только молча смотрел.

– Ты что, правда меня забыл? – спросил Артем.

Но Кабан все молчал.

– Убей его, – вдруг произнесла бомжиха спокойно и ровно, глядя на Артема.

Непонятно, к кому относились ее слова, кто кого должен убить: Кабан – Артема или Артем – Кабана?

– Убей его, – повторила она все так же спокойно и безадресно.

Артем похолодел – не столько от страха за свою жизнь, сколько от дьявольской двойственности ситуации. После слов бомжихи ему вдруг до зуда захотелось схватить какой-нибудь камень – а их было много разбросано здесь – и, подскочив к Кабану, камнем пробить голову. По крайней мере, хоть попытаться это сделать.

Кабан продолжал сидеть на месте, но Артем видел, как он напрягся.

– Уходи быстрей, – процедил Кабан, наклоняя голову, словно бык, нацеливший рога на жертву, которая маячит перед ним, беспечная и манящая.

Артем понял, что Кабан едва сдерживается, еще немного – в нем что-то надломится, треснет, – и он бросится на Артема.

Тогда Артем развернулся и побежал прочь.

Ему показалось, что Кабан вскочил и кинулся за ним, что он вовсе не отпускал Артема, когда велел уходить, а только играл, и сейчас легко догонит. Вот-вот Кабаньи пальцы-крючья – страшные, сильные, беспощадные – вцепятся в плечи… Оглянуться назад? Нет! По темноте следовало быть внимательным, смотреть, куда ногу ставишь, иначе – оступился, споткнулся – и все, конец. И тут же Артем с удивлением почувствовал в себе какое-то второе сознание, словно бы мысли разделились на два потока: в одном из них плескался удушливый страх, а в другом… Второй поток сознания петлял и вился вокруг желания заманить Кабана в ловушку, застать врасплох и убить. Артем понял, что как Кабан играл с ним, так и сам он играет с Кабаном, выжидая момент, в котором удача компенсирует физическое превосходство Кабана и позволит тщедушному Артему взять верх над этой огромной тушей.

Он уже выбежал с пустыря, пересек дорогу, огибавшую пустырь с северо-запада, и ворвался в микрорайон. Старый, хрущевских времен, этот микрорайон утопал в зелени, все дворы в нем напоминали тенистые парки. Здесь было легко уйти от погони, легко затаиться, легко обойти преследователя со спины и нанести неожиданный удар. Но Артем не знал, действительно ли Кабан гонится за ним? Не померещилась ли погоня? Прекратив бег, осмотрелся. Нигде никакого Кабана. Но, может, он затаился и сейчас наблюдает из укрытия?

«Убей его», – шепнул в голове отдаленный голос.

У Артема задрожали руки. Он смотрел на свои пальцы и понимал, что дрожат они не от страха – от желания убить. Если не Кабана, так хоть кого-нибудь, все равно кого, любое живое существо.

И Артем вновь побежал. Но теперь бежал не от погони – реальной или мнимой, – а от голоса, до сих пор звучавшего в голове и ослабевавшего с расстоянием, которое преодолевал беглец. Следует оказаться как можно дальше от пустыря – Артем это понял, – тогда порвется паучья нить, липнущая к нему, и он будет свободен.

Наконец, задыхающийся, выбившийся из сил, остановился у лавочки в одном из дворов и в изнеможении повалился на нее. Добежал до своей свободы.

Кабан не отвечал бабушке на телефонные вызовы. Дома не появлялся. Взволнованная Лизавета Юрьевна заявила в полицию о пропаже внука. Полиция начала искать. И вскоре нашла. Пропавший прятался в подвале недостроенного дома, возведение которого было остановлено из-за каких-то махинаций застройщика.

Совершенно безумный, ничего не соображающий, утративший дар речи, издающий мычание и рык, перемазанный засохшей кровью, Кабан сидел рядом с женским трупом. Распоротый живот мертвой женщины зиял, как оскаленная пасть какого-то чудовища. В кармане брюк у Кабана нашли нож с выкидным лезвием; похоже, им и была зарезана женщина. Несмотря на возраст – с виду более пятидесяти лет, – она была беременна, тут же лежало тело ребенка, выдранное из ее чрева.

Но ребенок этот престранное был существо! Кожа словно у рептилии, скользкая и плотная, серого цвета, местами покрыта ороговевшими наростами. На ногах и руках грубые ногти, свернувшиеся в трубочки и загнутые, наподобие когтей у животных. Такие ногти невозможно использовать как оружие, но выглядят они зловеще. Пол мужской. Гениталии вполне развиты и непропорционально велики. На теле многочисленные ножевые ранения. Про лицо сказать нечего, поскольку голова тщательно размозжена камнем, который найден там же, покрытый засохшей кровью и частицами мозгового вещества.

Судя по всему, Кабан убил и женщину, и ребенка. Вскрыл ее ножом, извлек плод из чрева, ножом наносил удары ребенку, но не остановился на этом и, спрятав нож, взял камень, чтобы обрушить на детскую голову.

Когда его взяли под руки и попытались увести, он оказал сопротивление. По абстрактным звукам, которые издавал, по мимике и хаотичной жестикуляции, стало понятно, что он боится оставить трупы, за которыми должен почему-то присматривать. Только после того, как трупы упаковали и унесли, он покорно пошел вместе с полицейскими, а те уже передали его медикам.

Лечение в психиатрической клинике не дало никаких результатов. Распад личности Кабана – он же Вячеслав Михайлович Шугаев, две тысячи пятого года рождения – был необратим.

В тот момент, когда камень в руке Кабана разбивал голову существа, выдранного из Зойкиного чрева, – а было тогда около трех часов ночи, – в тот самый момент Вадик Черенков услышал во сне отдаленный вопль, полный ужаса и смертной тоски. От этого вопля Вадик проснулся, чувствуя занозу, засевшую в сердце. Странным было его пробуждение – словно из одного обморока он перешел в другой. Сон так и не отпустил его, но примешался к реальности, как отрава к напитку, растекся по ней, окрасил своим оттенком.

В замутненном сознании вращалась мысль, которая уже не раз посещала Вадика. Мысль о том, что его родные – папа, мама, Лина – попали в ловушку, и он, такой маленький и слабый, должен теперь что-то сделать, чтобы освободить их. Неведомые чудовища – шептала Вадику мысль – похитили его родных, и теперь на их месте подменыши. Если убить хотя бы одного, думал Вадик, то чудовища испугаются и вернут его семью обратно. Страшная и тяжелая ответственность легла на его плечи.

Поднявшись с постели, он пошел на кухню. Достал из ящика стола тонкий острый нож с загнутым, как звериный коготь, лезвием, с мелкими зазубринками по режущей кромке. С этим ножом отправился к родителям.

Потянул на себя дверь их комнаты, но та не поддалась. Родители не запирали дверь, просто она туго закрывалась после того, как отец прибил к ее торцу кусок кожи от старого ремня. Проснись Вадик полностью, он бы вспомнил об этом и сумел войти в комнату. Но сон, не отпускавший его, не позволял вникать в житейские мелочи, поэтому Вадик, напрасно подергав дверь несколько раз, оставил ее и пошел к сестре.

Лина последнее время запирала перед сном дверь своей комнаты на шпингалет – заперла и в этот раз. Однако ночью она вставала в туалет и, когда возвращалась, сонная, про шпингалет уже забыла. Поэтому Вадик беспрепятственно вошел в ее комнату.

Лина спала на спине, прижав руки к груди; так иногда собаки, ложась на спину, прижимают к себе передние лапы. Черные волосы разметались по подушке, словно щупальца морской твари или потоки темной крови. Наклонившись над Линой, Вадик внимательно ее разглядывал. Зрение странным образом обострилось в темноте, поэтому черты лица спящей были хорошо видны. А ведь с виду и не скажешь, что это чудовище: девочка как девочка, очень похожа на сестру, прямо один в один.

«Это и плохо, – шепнул кто-то в голове Вадика; а может, и сам он шепнул себе. – Они похожи, поэтому особенно опасны. Им же ничего не стоит