Ловец снов - Стивен Кинг

Нам не дано знать, каким дням и событиям суждено изменитьнашу жизнь. Может, это к лучшему. В день, который необратимо изменит егособственную, Джоунси сидит в своем кабинете на третьем этаже «Джон Джейколледж», глядя в окно на крохотный ломтик Бостона и думая о том, как не правбыл Т. С. Эллиот, назвав апрель самым беспощадным месяцем, и всего лишь потому,что предположительно в апреле бродяга-плотник из Назарета угодил на крест заподстрекательство к мятежу. Всякий житель Бостона знает, что самый жестокиймесяц — март, коварно дарящий несколько мгновений ложной надежды, чтобы потомподло швырнуть в лицо пригоршню дерьма. Сегодня один из таких, не внушающихдоверия дней, когда кажется, что весна и впрямь посетила их суровый город, иДжоунси даже подумывает пройтись немного, когда разберется с однойнеприятностью… вернее, пакостью. Конечно, в эту секунду он не представляет, чемобернется сегодняшняя погода, и понятия не имеет, что к вечеру окажется вбольничной палате, искалеченный, окровавленный и отчаянно сражающийся засобственную проклятую жизнь.

День другой, дерьмо все то же, думает он, но на поверкудерьмо тоже оказывается другим.

Но тут звонит телефон, и он хватает трубку, исполненныйробкого радостного предчувствия: это наверняка мальчишка Дефаньяк, попроситотменить одиннадцатичасовую встречу.

Должно быть, чует кошка, чье мясо съела, думает Джоунси. Чтож, вполне возможно. Обычно это студенты добиваются встречи с преподавателем.Когда же парню сообщается, что преподаватель хочет видеть его… не нужно бытьясновидящим, чтобы понять, куда ветер дует.

— Алло, Джоунс у телефона, — бросает он в трубку.

— Привет, Джоунси, как жизнь?

Он узнал бы этот голос где угодно.

— Генри! Эй, Генри! Прекрасна, жизнь прекрасна!

По правде говоря, это не совсем так, вернее, далеко не так,особенно при мысли о скором появлении Дефаньяка, но все относительно, не такли? По сравнению с тем, где он окажется через двенадцать часов, пришпиленный кпопискивающим, гудящим, позвякивающим аппаратам: одна операция позади и три ещеждут… Джоунси сильно приукрашивает действительность, или, попросту говоря,бздит сквозь шелк. Высокопарно выражаясь, делает хорошую мину при плохой игре.

— Рад это слышать.

Должно быть, он расслышал невеселые нотки в голосе Генри, носкорее всего просто чувствует подобные вещи.

— Генри? Что стряслось?

Молчание. Джоунси хочет было снова спросить, но Генри все жеотвечает:

— Мой пациент умер вчера. Я увидел заметку в газете. БарриНьюмен его звали.

И после небольшой паузы добавляет:

— Он был диванным пациентом.

Джоунси не совсем ясно, что это такое, но старому другуплохо. Он это знает.

— Самоубийство?

— Сердечный приступ. В двадцать девять лет. Вырылсобственную могилу ложкой и вилкой.

— Жаль.

— Последние три года он не был моим пациентом. Я отпугнулего. Случилась… одна из этих штук. Понимаешь, о чем я?

Джоунси кивает, забыв, что Генри его не видит.

— Линия?

Генри вздыхает, но Джоунси не слышит в его вздохе особогосожаления.

— Да. И я вроде как выплеснул все на него. Он смылся так,словно задницу припекло.

— Это еще не делает тебя виновником его инфаркта.

— Может, ты и прав. Но почему-то мне так не кажется.

Снова пауза. И потом, уже веселее:

— Разве это не строчка из песни Джима Кроче? А ты? Ты впорядке, Джоунси?

— Я? Угу. А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, — говорит Генри. — Только… Я думаю о тебе с тойсамой минуты, как развернул газету и увидел фото Барри на странице некрологов.Пожалуйста, будь осторожнее.

Джоунси вдруг ощущает легкий холодок, пронизавший до самыхкостей (многим из которых грозят скорые множественные переломы).

— Да о чем это ты?

— Не знаю, — повторяет Генри. — Может, просто так. Но…