Демон отверженный - Ким Харрисон

Поясницу у меня ломило, и руки болели. Я их скрестила под головой, склонившись вперед в кресле, к кровати Квена. Пусть глаза отдохнут в очередную паузу, когда Квен мог дышать без моих понуканий. Было поздно и очень, очень тихо.

Тихо? Импульс адреналина дернул меня изнутри, я приподнялась. Заснула я, оказывается. Черт побери! — подумала я в панике, ища глазами Квена. Его страшные, разрывающие уши вздохи стихли, и меня охватило чувство вины при мысли, что он умер, пока я спала. Но тут я сообразила, что у него нет воскового оттенка смерти на коже — нормальный цвет.

Жив еще, подумала я с облегчением, потянулась его встряхнуть, чтобы снова задышал — сколько раз за эту ночь я так делала, уже счет потеряла. Наверное, меня и разбудило его стихшее трудное дыхание.

Но рука у меня остановилась и слезы навернулись на глаза, когда я увидела, что у него грудь поднимается и опадает почти беззвучно. Опустившись обратно в кожаное кресло, я перевела взгляд на широкую скользящую дверь, ведущую во внутренний двор. Мох и камни, пушисто-белые в отраженном свете солнца, расплылись перед глазами. Наступило утро, и черт побери все на свете, — Квен справится. «Шанс одиннадцать процентов», ага, как же. Он прорвался. Если уж он преодолел барьер в одиннадцать процентов, пятьдесят как-нибудь преодолеет.

Я шмыгнула носом, обтерла глаза. В дыхании Квена слышался очень тихий рокот, простыни промокли от пота. Черные волосы прилипли к голове, и вид у него был обезвоженный, несмотря на капельницу. Бледное лицо избороздили морщины, сильно его состарив. Но он был жив.

— Надеюсь, оно того стоило, Квен, — шепнула я, все еще не зная, что же он с собой сделал и почему Трент считал виноватой меня.

Я едва нашарила в сумке салфетку, пришлось использовать противную, свалявшуюся. Дженкс не появился, оставалось надеяться, что все у него в порядке. Нигде не было ни звука, буханье ударных стихло, и в имении Трента воцарился покой. Судя по свету из дворика, только-только рассвело. Надо бы мне перестать просыпаться в такое время — это просто безумие.

Бросив салфетку в мусор, я аккуратно отодвинулась вместе с креслом от кровати Квена. Тихий звук, когда оно зацепило мои сброшенные туфли, прозвучал отчетливо, но Квен не шевельнулся. Для него эта ночь была трудным и мучительным испытанием.

Я замерзла и, обняв себя за плечи, вышла из ямы, направляясь к свету. Меня тянуло наружу. Оглянувшись еще раз на Квена и убедившись, что он дышит, я осторожно отперла дверь во двор и отодвинула с шелестом.

В комнату ворвался щебет птиц и резкий холод инея. Чистый воздух, наполнивший мне легкие, смыл теплоту и темноту оставшейся позади комнаты. Еще один взгляд назад, и я шагнула наружу — чтобы тут же резко остановиться, наткнувшись на паутинное касание липкого шелка. С отвращением повела руками, очищая проем от почти незаметного, но эффективного средства от пикси и фейри.

— Липкий шелк, — буркнула я, смахивая его с волос. По-моему, Тренту пора бы преодолеть свою паранойю насчет пикси и признать свою странную тягу к ним, свойственную всем известным мне чистокровным эльфам. Ну, любит он пикси, и что? Я вот люблю мороженое с орехами, но никто же не видел, чтобы я бегала от него по бакалейной лавке.

Мысли мои перескочили на Биса на колокольне, на мою способность слышать и ощущать все городские лей-линии, когда он ко мне прикасается. Нет, это совсем другое.

Обхватив себя руками от холода, я смотрела, как играет в солнечном свете пар от моего дыхания. Лучи солнца еще были тонкими, небо казалось прозрачным. Откуда-то доносился запах кофе, и я осторожно почесала нежные зарождающиеся рубцы на шее. Рука опустилась вниз. Глубоко вздохнув, я встала попрочнее на грубые камни внутреннего дворика. Носки сразу промокли, но мне было все равно. Ночь выдалась ужасная — кошмары и мучения.

Я честно не думала, что Квен выживет. И до сих пор еще в это не могла поверить. Когда в третий раз доктор Андерс сунула свой длинный нос, я ее вывела, вывернув ей руку и объяснив, что если она еще раз появится, я ей отломаю ноги и запихну ей же в задницу. Квен на этом месте поймал такой кайф, что его хватило еще на полчаса борьбы. А потом стало по-настоящему плохо.

Глаза закрывались, в носу щипало от подступающих слез. Квен страдал дольше и мучительнее, чем мне приходилось видеть, и выдержал больше, чем я считала бы возможным. Он не хотел сдаваться, но боль и усталость были так огромны… я стыдила его, требуя, чтобы он вздохнул еще раз, я его запугивала, я его уговаривала. Все, что угодно, лишь бы он жил, пусть продолжаются эти мучения, пусть у него мышцы болят и каждый его вздох рвет мне душу, как ему рвет легкие. Я ему напоминала, чтобы дышал, когда он забывал это делать или притворялся, что забыл, позорила его и стыдила, пока он не делал еще один вдох. И еще один, и следующий, выдерживая муку и отвергая покой, предлагаемый смертью.