Последний шторм войны - Александр Александрович Тамоников

Александр Тамоников

Последний шторм войны

Глава 1

«Дорогая моя Альма!

Пишу тебе в эти тревожные дни, когда в небе над Германией сгущаются тучи, а в воздухе уже пахнет грозой. Я не мог не поделиться с тобой своими мыслями, хотя знаю, что каждое мое слово сейчас — словно шаг по тонкому льду. Но ты должна понять, что чувствует твой отец и почему сердце мое разрывается от боли за нашу страну и из-за страха перед кончиной нашей нации. Я пишу тебе в надежде, что ты поймешь, что пропасть, в которую стремится Германия, бездонна.

Я видел много войн, Альма. Видел, как гибнут люди, как рушатся империи, как мечты о величии превращаются в пепел. И сейчас я вижу, как Германию ведут к пропасти те, кто ослеплен жаждой власти. Они говорят о мировом господстве, о покорении других народов, но не понимают, что это путь к гибели. Особенно — война с русскими.

Я знаю Россию. Я знаю ее бескрайние просторы, ее суровый климат, ее народ — терпеливый, стойкий, непокорный. Наполеон тоже думал, что сможет сломить их, и чем это кончилось? Разгромом. Разрухой. Позором. И мы, если пойдем по этому пути, повторим его ошибку, то заплатим еще более страшную цену.

Я не могу поддерживать этот безумный марш к войне и подал прошение об отставке, чтобы уединиться в нашем имении в Висмаре. Нацизм, с его ненавистью и высокомерием, ведет нас не к славе, а к катастрофе. Я не хочу, чтобы немецкие матери теряли сыновей, чтобы наши города превращались в руины, чтобы имя Германии стало символом разрушения и горя.

Альма, если со мной что-то случится, помни: я не против своей страны и своего народа, а за их спасение. Я мечтал, чтобы Германия осталась великой не благодаря силе оружия, а благодаря силе разума, чести и человечности.

Береги себя, моя дорогая.

Твой любящий отец, Георг Лоренц. Август 1939»

Женщина держала перед собой листок бумаги, исписанный ровным аккуратным почерком. Отец был аккуратен всегда и во всем. Это касалось не только его одежды, почерка, порядка в доме. Он был аккуратен в выборе друзей, и поэтому друзей у него почти не было. Отец был аккуратен в выборе жены и поэтому женился очень поздно. Женщина из старой немецкой фамилии тоже долго не могла выйти замуж. Беременность протекала сложно, а потом мать Альмы умерла во время родов, так и не увидев дочери. А дочь так и не увидела своей матери.

«Отец, ты был мне всем, даже матерью. Пусть строгой, но никто и никогда не давал дочери столько тепла и любви, как ты. Но ты умер в одиночестве, меня не было с тобой рядом в этот скорбный и тяжкий для тебя час. Врачи сказали, что ты умер тихо, во сне, и я молю Бога, чтобы так все и было. Как часто мне тебя не хватает, отец…»

Женщина не заметила, как слеза скатилась по ее лицу и упала на лист бумаги.

Шелестов расправил складки гимнастерки под ремнем. Кожаная портупея чуть слышно скрипнула под его пальцами. Новая форма, новые ремни, приятно пахнущие кожей. Странно, зачем Платов приказал группе явиться к нему в таком виде, включая и орденские планки, и нашивки за ранения. Приказ Платов передал по телефону, а к вечеру группа прибыла в полном составе в хозяйственное управление, чтобы получить новенькое обмундирование. Оперативников удивило то, что им не выдали, как обычно, через окошечко в стене свернутые гимнастерки, бриджи, а пригласили в отдельную комнату.

— Что происходит, ребята? — настороженно спросил Буторин. — Что-то мне это напоминает. Не находите?

— Типун тебе на язык, — буркнул Коган, проходя вдоль стены.

Ничего тревожного Борис не видел. Стулья, столы, на стенах таблицы и плакаты с образцами военной формы Красной Армии: зимняя, летняя, повседневная, парадная, для строя… Собственно, произошедшее дальше и было продолжением этой странной и непривычной процедуры. Женщины в голубых халатах стали выносить и раскладывать на столах тщательно отутюженную форму для каждого из офицеров с уже пришитыми погонами, орденскими планками. Пришлось переодеваться в кабинках за занавесками. Оперативники переглядывались, все еще не понимая странных приготовлений. Объяснения появились, но уже в кабинете наркома, куда Платов повел группу, как только они явились по вызову начальства.

— Вот они, — как-то странно произнес Берия, когда Платов и оперативники вошли в кабинет.

Нарком дочитал какой-то документ и поднял глаза на визитеров. По всему было видно, что мысли Берии сейчас были где-то далеко. Наконец, его внимательный взгляд скользнул по фигурам офицеров. Платов, одетый в военный китель, сделал шаг в сторону, видимо, чтобы не портить впечатление от внешнего вида группы.

— Ну так я и предполагал, — кивнул Берия. — Можете садиться. Тем более что форма на вас должна немного обмяться, а то вы будете на первых порах выглядеть, как манекены из хозяйственного управления.

Оперативники расселись на стульях у стены, выжидающе глядя на наркома. Берия взял со стола остро отточенный карандаш и, поигрывая им между пальцами, откинулся на спинку стула. Взгляд под стеклами очков стал сосредоточенным, жестким. И сразу исчезло ощущение предвкушения чего-то парадного, может быть, праздничного, о чем, грешным делом, оперативники начали подумывать в примерочной хозяйственного управления. Война явно шла к завершению. Не чувствовать этого мог только слепой, глухой или очень глупый человек. Советские войска освобождали Восточную Европу от нацистов, Красная Армия стояла у ворот Берлина, у самого логова гитлеровского режима. Союзные войска подходили с запада к Одеру. Очевидно, Берия снова запланировал какую-то операцию или оперативную комбинацию, и ему срочно понадобилась именно группа Шелестова.

И Берия заговорил как раз о том, что война близка к победному завершению. И о том, что это совершенно не значит, что нужно расслабиться и готовиться почивать на лаврах. Как раз наоборот, сейчас следовало готовиться к еще более сложным и более масштабным тайными битвам. И с секретными службами подыхающего рейха, и, как это ни может показаться странным на первых порах, с секретными службами союзников, которые никогда не были на все сто процентов союзниками.

— Я бы назвал их временными попутчиками, — сформулировал эту мысль Берия. — Удобно было ехать в одном трамвае и делать вид, что подсказывают нам нужное направление и хвалят нас же за мастерство управления этим трамваем. Но сейчас