Женщины - Кристин Ханна

мечтателями — мое поколение. Мы верили всему, чему нас учили родители, знали, что есть добро, а есть зло, знали, что хорошо и что плохо, мы верили в американский миф о равенстве, справедливости и чести.

Поверит ли в это еще хоть одно поколение? Говорят, что война разрушила наши жизни, развенчала прекрасную ложь, в которую мы верили. Все так. И не совсем так.

Все было гораздо сложнее. Мыслить ясно трудно, когда весь мир обозлен, когда люди разделены, когда все кругом лгут.

Боже, как бы мне хотелось…

В дверь постучали. Фрэнки не удивилась. Кто мог уснуть в такой день? Она встала и открыла дверь.

В слабом свете фонаря стояли Барб и Этель. На парковке позади них мигала неоновая вывеска: «Мест нет».

— Пахнет Вьетнамом, — сказала Этель. — Зря ты не дала мне заплатить за номер получше.

— Это все ее дурацкая дорожная сумка, — сказала Барб.

— Мне теперь приходится экономить, — ответила Фрэнки.

Они вышли из номера — все трое в пижамах — и спустились к овальному бассейну, который явно нуждался в чистке. От воды под светом фонарей исходило голубое сияние. Неподалеку, словно маленькая пчела, тихо жужжала неоновая вывеска.

— Всего шесть баксов — и ты в отеле с бассейном, — сказала Барб, садясь на скрипучий шезлонг.

— Может, за семь они его даже почистят. — Этель села рядом.

— Лучше бы постирали простыни, — сказала Барб.

— Ну же, хватит жаловаться. Мы ведь уже тут. — Фрэнки растянулась на шезлонге между ними.

— Вчера мне снилась наша первая ночь в Семьдесят первом. — Барб закурила. — Я не вспоминала ее уже много лет.

— Мне недавно приснилось первое дежурство, когда привезли детей из приюта с ожогами от напалма, — сказала Этель.

Фрэнки смотрела на грязную воду в бассейне, огороженном металлической сеткой. Ей тоже снились такие кошмары, она тоже вскакивала среди ночи с бешено колотящимся сердцем, но еще ей снились водные лыжи на реке Сайгон, вой Койота, танцы под Doors с подругами. Она с удивлением осознала, что вспоминает и Рая, — впервые за много лет — и неожиданно поняла, что он совсем ее не тревожит. Осталось лишь выцветшее, заплатанное сожаление.

— Сегодня будет полная неразбериха, — сказала Этель. — Съедется тьма народу.

— Уж надеемся, — отозвалась Барб.

Они волновались, гадали, как все пройдет. Мемориал, посвященный войне, о которой никто не хотел вспоминать.

— Мы здесь, — сказала Фрэнки. — Для меня этого достаточно.

Даже после стольких лет упорной работы над собой Фрэнки все равно боялась встречи с Вьетнамом, боялась столкнуться лицом к лицу со всем тем, что она там потеряла.

Этим утром, надев старую форму, она внимательно посмотрела в зеркало и вдруг увидела в отражении молодую себя. К воротничку она прикрепила значок Корпуса армейский медсестер.

С Барб и Этель они встретились рядом с мотелем, когда солнце уже встало. Их дети и мужья собирались приехать сразу к мемориалу. А утро — только для них троих.

Все были в форме, холщовых панамах и армейских ботинках.

— Пусть только попробуют сказать, что во Вьетнаме не было женщин, — ухмыльнулась Барб.

Облака белой пеленой накрыли город. Свежий холодный воздух напоминал о приближающейся зиме.

Здесь, на этой огороженной улице, постепенно собирались вьетнамские ветераны — тысячи мужчин в парадной и полевой форме, в кожаных куртках с военными нашивками на рукавах, в рваных джинсах. На колясках и с костылями, слепые и зрячие. Впервые за десять лет тысячи и тысячи ветеранов Вьетнама съехались в одно место. Казалось, сам воздух пропитан чувством единства. Люди хлопали друг друга по плечу, смеялись и обнимались.

— Братья! Отдадим же дань уважения! — прокричал кто-то в мегафон, и хаотичная толпа начала выстраиваться в колонну.

Фрэнки, Этель и Барб присоединились к мужчинам.

Кто-то запел «Америка прекрасна»[54], остальные подхватили — сначала неуверенно, потом более решительно. Голоса звучали все громче. Стань океанам берегом из братства и добра. Фрэнки слышала, как рядом громко поют ее подруги. Зрители, стоявшие на тротуаре вдоль улицы, аплодировали.

Как только колонна подошла к Национальной аллее, пение смолкло, хотя никто специально не призывал к тишине. Никаких песен. Никаких разговоров. И даже никаких покашливаний. Они просто шли — вместе, все эти люди, что сражались на ненавистной войне, люди, которых не принимали дома и которые до сих пор не понимали, как относиться ко всему, что с ними было. Над головой летели вертолеты. Фрэнки искала в толпе других женщин — медсестер и Пончиковых кукол, но кроме них с Барб и Этель женщин тут не было.

На аллее стояли три красные пожарные машины, прохладный ветер развевал над ними американский флаг. На траве перед Отражающим бассейном в ожидании ветеранов собрались их близкие — родственники, дети на плечах у родителей, матери с фотографиями погибших сыновей. Лаяли собаки и плакали малыши. Над головами пролетели пять истребителей, один отделился от группы — фигура высшего пилотажа в память о погибших.

Такого приема этим людям еще не устраивали.

Ветераны постепенно рассеивались — присоединялись к семьям, здоровались со старыми друзьями, которых не видели много лет.

— Пойдем. — Барб потянула Фрэнки за руку.

Фрэнки помотала головой:

— Идите, девочки. Вы должны быть со своими семьями. Мы встретимся позже.

— Ты хочешь быть одна? — спросила Этель.

«Я и так одна», — хотела ответить Фрэнки, но вместо этого повторила:

— Идите.

Подруги ушли, и Фрэнки стала пробиваться сквозь толпу.

И наконец — Стена. Над зеленой травой возвышался черный гранит, в полированном камне отражалось людское мельтешение. Возле мемориала замер почетный караул.

У Фрэнки перехватило дыхание. Даже издалека ей был виден нескончаемый список имен. Больше пятидесяти восьми тысяч человек.

Целое поколение мужчин.

И восемь женщин. Все медсестры.

Имена павших.

Кто-то постучал по микрофону, тот пронзительно заскрипел и привлек внимание толпы.

Раздался мужской голос:

— Та жертва, которую павшие принесли во время службы, велика и неоспорима… Стоя здесь, перед монументом, в отражении этого темного зеркала мы видим возможность отпустить боль, горе, обиду, печаль и вину…

Мужчина говорил о мире, который отвергал вернувшихся солдат, о том, что американцы встретили их равнодушием, не проявив и намека на уважение к тому, через что они прошли. Закончил он словами, которых Фрэнки и остальные ветераны ждали все эти годы:

— Добро пожаловать домой и спасибо вам!

Солдат рядом с Фрэнки заплакал.

Собравшиеся запели «Боже, благослови Америку».

К ним присоединились голоса других — родных, просто зрителей.

Когда последние слова песни затихли, мужчина у микрофона снова заговорил:

— Леди и джентльмены, Мемориал памяти ветеранов Вьетнама торжественно открыт.

Толпа разразилась криками, раздались аплодисменты.

На трибуну поднялся кто-то еще. Седой ветеран в выцветшей форме.

— Спасибо, что