Технология лжи. Нацистская антипартизанская пропаганда на оккупированных территориях СССР. 1941–1944 гг. - Иван Иванович Ковтун

русского населения на оккупированной территории к немецкой службе. Она достижима, но если ее нет, то в случае любой принудительной вербовки помощников и рабочих следует ожидать следующих условий: низкая производительность труда, больший приток беженцев в банды, усиление сопротивления всего населения во всех районах, резкое снижение урожайности. Сомнительно, перевешивают ли преимущества взимания налогов представленные недостатки.

Таким образом, и проблемы бандитизма, и проблемы добровольцев в конечном итоге коренятся в одной и той же психологической проблеме – в отношении русских людей к немецкой власти.

Это отношение должно быть должным образом изучено и принято во внимание. Это знание требует краткого анализа ментального настроя русских. Его рассмотрение в свете соответствующих мер может привести к успеху на том пути, который в настоящее время шел в обратном направлении.

III. Русский менталитет:

При оценке русского менталитета следует различать эмигрантов, десятилетиями находившихся под влиянием Запада и чье сотрудничество по разным причинам резко отвергается, и оставшихся русских масс. Предметом дальнейшего рассмотрения является только последнее.

Русский отличается от нас: он чувствует там, где мы думаем (не будучи «тупее» в знаниях); он позволяет вещам плыть по течению, когда мы организуем; он долго терпит там, где мы встаем на дыбы; у него еще есть резервы там, где мы думаем, что он «сломан», и, прежде всего, он оценивает вещи иначе, чем мы. Если мы видим вещи с точки зрения общества, он видит их с личной точки зрения. Если, по его мнению, им хорошо управляют, если он не чувствует себя униженным и низведенным до «людей низшего сорта» и если руководство над ним хотя бы частично находится в руках русских, то его политические амбиции, по существу, удовлетворены. Для него не имеет значения «проблема Дарданелл», как и «восточного пространства»; его национализм отличается от нашего, но он тоже существует и ведет к четким требованиям; если они выполняются, он охотно следует за исполнителем с величайшей готовностью работать и идти на жертвы и с удивительной надежностью. Если он сомневается в их выполнении, он медленно, но верно становится орудием врага и, благодаря своему упорству и бесстрашию перед смертью, очень опасным.

Русский требует от руководства, которому готов подчиняться, следующее: справедливости, организаторских способностей, понимания, заботы.

Если руководство в его понимании удовлетворяет этим требованиям, он предоставляет ему право быть строгим и резким, с охотой покоряется лишениям и настойчиво стремится к высоким достижениям.

Советская система не соответствовала этим требованиям в существенных чертах. Желаемый русскими «отеческий» момент в руководстве был незначительным в большевизме, который или продвигался, или небрежно опускался, в зависимости от его полезности; психические и эмоциональные моменты не принимались в расчет, только эффект трезвого выступления. Очень сильная религиозная потребность оставалась неудовлетворенной, и с ней боролись. Эта атмосфера является главной причиной того, что у русского народа не сложились позитивные внутренние отношения с большевистским государством. Это также причина, по которой для поддержания власти большевиков был необходим многомиллионный аппарат наблюдения. Этим внутренним неприятием красного государства и объясняется поразительная готовность русских солдат, вплоть до высших руководителей, демонстрировать свое мастерство сразу же после плена. Тому есть бесчисленное множество практических примеров. Однако нельзя упускать из виду, что русские также чувствовали положительные моменты в большевистском государстве, которое они, вероятно, только признали таковым относительно недавно: это прежде всего неограниченная возможность продвижения молодого поколения по происхождению, бесплатное образование до конца обучения и, хотя и ограниченный, учет принципа национальности в управлении. Однако эти положительные факторы не смогли коренным образом изменить отношение населения к большевистскому государству, государству чуждому и даже враждебному.

Восприятие немца русской толпой было размытым. Этот образ отчасти опирался на высокую организационную и культурную репутацию немцев, а также на благоприятные свидетельства бывших военнопленных, а отчасти на десятилетия негативной пропаганды со стороны русского государственного руководства. Важным моментом сомнений для русских был именно аграрный вопрос, так как Германия постоянно опасалась, что экспроприированные земли будут реприватизированы эмигрировавшими крупными землевладельцами. Таким образом, начавшаяся война встретила русский народ равнодушным, сомнительным отношением к немецкому народу. Находясь под сильным впечатлением от пропаганды зверств, он так же яростно поначалу сражался, как и боялся смерти. Тем не менее напряженное ожидание среди населения и пленных того, нельзя ли ожидать чего-то нового и лучшего с немецкой стороны, было безошибочным. Сознательное выключение из этого процесса русской эмиграции и объявленная вскоре позиция по земельному вопросу (принцип реприватизации) создали для нас чрезвычайно благоприятные условия, которые действуют и по сей день и, безусловно, воспринимаются красными как серьезная опасность. Однако сразу же благоприятное начало с немецкой стороны сопровождалось новыми факторами, которые должны были оказать быстрое и совершенно отрицательное воздействие. В основу всей восточной административной максимы был возведён принцип: «русский объективно неполноценен, поэтому его следует рассматривать как объект бесправной эксплуатации, оставлять в живых в целях высокого управления трудом и при низком уровне знаний». Эта противоречивая точка зрения, несомненно, является своего рода ошибкой, если она становится легко узнаваемой для пострадавших русских масс, исходя из принятых мер. И действительно, везде об этом достаточно позаботились. К мерам такого рода, которые не могут быть истолкованы иначе, относятся: ликвидация всех видов учебных заведений путем закрытия или систематических ограничений на обучение; установление норм питания, которые сами по себе намного ниже большевистского уровня; задержание рабочих перед кинотеатрами и на улицах и их немедленный вывоз в Рейх, независимо от домашних связей; совместное трудоустройство украинских и польских рабочих в Рейхе, при этом украинцам предоставлялись доли от прожиточного минимума поляков. Систематический характер этих мер можно продемонстрировать на многих других примерах. Важность этих вещей признается значительной частью населения, часть все еще сомневается и беспокоится по этому поводу. Тут-то и начинается большевистская пропаганда с ее молниеносной прытью и натиском, с ее привычными лозунгами и тезисами: «Немцу нужны земля и рабы, это земля и мы»; «Рабы должны быть тупыми, поэтому он закрывает школы»; «Рабы раздеты, у них нет надежды, их гоняют, как скот, нам приходится работать в Германии впроголодь»; «Не лучше ли нам умереть стоя, чем жить на коленях?»; «Лучше быть во власти своего сброда, чем чужого».

Немецкая администрация беспомощна перед лицом такого развития событий. Она полагает, что должна придерживаться линии своих мер, и, по-видимому, ошибочно также, что может делать это без сопротивления в долгосрочной перспективе. В общеизвестной недооценке национальной воли к жизни русских и особенно украинцев и в полном игнорировании духовного начала она не находит средств, чтобы энергично противодействовать развитию событий, выгодных противнику, как не находит и нужной пропаганды и практических мер. Результатом становится постоянное ужесточение позиции