Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс

Однако даже когда подразделение не участвовало в наступательных действиях, напряжение на передовой, прежде всего из-за патрулирования, ощущалось остро. Как-то раз Джон Боулер увидел одного из капралов, женатого мужчину, отца двоих детей, сидящим в углу и рыдающим. Капрал сказал, что предпочел бы пойти уже в бой – и дело с концом, а не торчать изо дня в день под обстрелами, гадая, когда на них нападет противник. С капралом, как и с большинством остальных в аналогичных случаях, обошлись великодушно и отправили его инструктором в военную школу в Японии. Был лишь один период лютого холода и безделья, когда во всем взводе боевой дух опустился до опасных пределов. Взводный сержант, ветеран бирманской кампании, сообщил об этом молодому офицеру так: «Мистер Боулер, сэр. У нас проблема. Люди перестали ворчать. Мы должны заставить их снова ворчать». Им удалось постепенно привести взвод в норму, собирая бойцов в самом просторном блиндаже на ежедневный «сеанс нытья»[360].

Взаимоотношения между британцами и их американскими товарищами обычно складывались теплые: их подогревала фирменная безграничная, почти до неловкости, щедрость американских солдат. «Как-то раз кто-то упомянул при американском офицере, как ему нравится их фруктовый сок, и пожалуйста, на следующий же день нам подогнали целый грузовик этого сока», – вспоминает британский сапер. Британцы держались своих привычек: предпочитали ходить в подшлемниках или беретах (шлемы надевали только под обстрелом), к американской еде относились прохладно. Родные в Британии, где продукты еще отпускались по карточкам, с недоумением читали в письмах от сыновей, как тяжело им приходится на корейском фронте и как их уже тошнит от этой индейки. Еще в сентябре 1951 года в Англии норма масла на человека составляла три унции (85 граммов) в неделю, бекона – три унции, сыра – полторы унции (40 граммов). Королевские морские пехотинцы из 41-го независимого подразделения спецназа, поглощая стейки на борту десантных кораблей по пути к месту проведения диверсионного рейда в Северной Корее, поражали американцев рассказами, что за каждым таким обедом они съедают недельную норму мяса британской семьи. Британцам была присуща вера в собственное превосходство, что вполне соответствует духу профессиональной гордости в любой национальной армии. Но здесь к ней добавлялась неприятная смутная догадка, как низко пала Британия в глазах остального мира к началу 1950-х. Поколение британцев, сражавшихся в Корее, выросло в величайшей империи, которую когда-либо видел свет. Британия понесла намного более тяжелые потери во Второй мировой, чем Соединенные Штаты. А теперь британские солдаты, впервые в жизни оказавшиеся на другом краю земли, с горечью наблюдали свидетельства померкшего величия своей страны. «Не забывайте, когда мы только пришли в армию, нам казалось, что империя будет вечной», – говорит бригадир Уильям Пайк из дивизии Содружества[361]. И вот, попадая в отпуск в Японию, бойцы смотрели на своих недавних врагов, сидящих в новеньких британских автомобилях, притом что в самой Британии, затянувшей пояса и положившей зубы на полку, их никто купить не мог. Как-то раз, когда майор Джеральд Рикорд из Ольстерского стрелкового руководил разбивкой лагеря, британцы вывесили над палатками полотнище с надписью BRITANNIA CAMP («Лагерь Британии»). Развалившийся неподалеку американский рядовой ткнул сигарой в его сторону и спросил: «Британия? Что это?» Изумленный ольстерец ответил: «Разве вы никогда не слышали “Правь, Британия, морями!”?» «Вспомнили… То ж когда было!» – ответил американец. Эта случайная встреча сразила Рикорда наповал: «Меня задело, что для остального мира мы теперь где-то на последних ролях»[362]. Многие британцы его поколения, оказавшиеся в Корее едва ли не на побегушках у американцев, еще не привыкнув к упадку империи, поглядывали на новую господствующую державу искоса и не упускали случая слегка позлорадствовать про себя, что «старая гвардия» справлялась лучше. Одна американская часть в дивизии Содружества водрузила над входом в свой лагерь табличку, провозглашавшую: «НИКТО НЕ СРАВНИТСЯ С НАМИ». Связисты с австралийской радиорелейной станции, располагавшейся в нескольких сотнях метров от них, вывесили табличку, на которой значилось: «НИКТО».

Если я кого и ненавижу,

говорилось в характерной припевке, напечатанной в бюллетене дивизии Содружества, Crown News,

Так это северокорейцев и китайцев.

Мы идем, вот мы идем.

Гляди, китаёзы берут высоту 355,

Янки отходят, только пятки дымятся.

Они идут, вот они идут.

Последние строки относились, безусловно, к побегу американцев с гребня одного холма, который американцы якобы оставили без достаточных оснований. Вся дивизия Содружества начиная с генерала Касселса доказывала, что куда менее расточительно было бы удерживать позицию, отражая атаку, чем придерживаться американской тактики: выставлять на передовые позиции только легкое прикрытие, которое под натиском противника тут же сыплется и требует потом полноценной контратаки, чтобы отвоевать позиции обратно. Командира одной британской роты, оказавшегося рядом с турецкой бригадой, изводили постоянные звонки офицера связи взаимодействия, у которого уже выработалось скептическое отношение к американской тактике. «Томми, вы еще там? – спрашивал офицер. – Вы еще не ушли?» Англичанин рявкнул, что они на месте: «И зарубите себе на носу: ни малейшего намерения уходить у нас нет». Как выразился бригадир Уильям Пайк, начальник артиллерии дивизии у Касселса, «парадоксально, что при всей любви британцев к американцам как бойцов они их не особенно уважают»[363]. Пайк и многие его британские коллеги, не желавшие мириться с необходимостью идти на жертвы ради целей, не имеющих, судя по всему, особой стратегической ценности, очень не любили атаки местного значения, которые им периодически приходилось проводить:

Если бы эту кампанию хотели завершить, вполне можно было сосредоточить где-нибудь целый корпус и прорваться. А вместо этого нас отправляли просто взять какой-нибудь очередной холм. Китайцы пускали нас на вершину, потом укрывались в своих бункерах и вызывали на эти позиции минометный и артиллерийский огонь. Эти мелкие атаки обходились нам на редкость дорого. Гораздо логичнее было бы навалиться один раз крупными силами и устроить большое планомерное наступление, которое вывело бы нас к Ялуцзяну (Амноккану)[364].

Однако в 1952 году в корейской войне предполагалось проявлять не стратегическую логику, а политическую волю.

⁂

Весна в Корее нагрянула внезапно. Оттепель и последовавшие за ней муссонные дожди изрядно попортили тщательно вырытые окопы. И все равно это было самое долгожданное и, пожалуй, единственное по-настоящему приятное время года в Корее. Склоны холмов вспыхнули буйством красок. Все изумлялись тому, как быстро рванула в рост вся зелень, и поражались разнообразию и пышности диких цветов. Однако на смену этой свежести приходило лето с его убийственной жарой. Западные бойцы, обливаясь потом и пыхтя под тяжестью грузов, карабкались вверх по склонам, с завистью поглядывая на мелких, но гораздо более выносливых носильщиков-корейцев. Во влажном тепле бункеров цвели инфекции и болезни. Насекомых оказалось терпеть немного легче, чем вонь от репеллента, который обычно использовался для пропитки винтовочных патронташей и изготовления ночных фонарей. На мусорных свалках позади позиций, а часто и в подземных тоннелях кишели крысы. Некоторые подразделения удачно располагались рядом с источником воды, да еще достаточно надежно прикрытым от наблюдения противника, чтобы можно было там мыться. Менее везучих периодически вывозили в тыл на помывку. Но большинство основную часть времени на передовой ходили покрытые грязью, пропитанной потом. Сержанты проверяли у солдат ступни и носки, чтобы избежать хронических инфекций. Оружие, транспорт, продовольствие, обмундирование покрывала пыль. Бойцы на передовых позициях считали дни до отправки на запасные рубежи по графику ротации, но, когда подходила их очередь и оказывалось, что в нескольких милях дальше к тылу условия ничуть не лучше и людей постоянно гоняют в хозяйственные наряды, только очков для отпуска они за это получают вполовину меньше, они начинали жалеть, что нельзя было остаться на передовой. Впрочем, и на стороне противника даже самые закаленные китайские солдаты заявляли, что корейское лето невыносимо.

Пока не наступала зима. Тогда, пробираясь между позициями привычной уже неуклюжей походкой космонавтов, закутанные в сто одежек бойцы