Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

Рабочие со всего цеха постепенно подходили к площадке, где стояли Гучков и Путилов, и теперь перед ними стояла густая черная толпа. Гучков видел множество белевших в сумраке лиц и над ними летучий пар от дыхания. И видел устремленные на него глаза. Много их, этих глаз.

— За то, что наши товарищи мерзнут в окопах, отвечаете вы, оставившие их без сапог и зимней одежды! — послышался резкий голос из толпы и вслед за ним неровный гул человеческих голосов. Толпа качнулась и приблизилась немного.

— Неправда! — неожиданно для себя крикнул Гучков. — В результате усилий военно-промышленного комитета снабжение фронта улучшено и проблема сапог снята!

— Ну да, ну да, — ответил тот же резкий голос— Снята! Живые снимают сапоги с убитых!

Прерывистый гул колыхнулся по цеху — неужели это они смеялись? Гучков повернулся к Путилову и невольно сделал шаг назад.

— А вы, значит, решили оставить наших солдат без снарядов? — крикнул Путилов своим гортанным напряженным голосом.

Из толпы вышел рабочий небольшого роста в безрукавном кожухе.

— Вот что, господа хорошие, — начал он при наступившем тишине, начал тихо, а потом заговорил все громче, и стало понятно, что резкий голос из толпы принадлежал ему — Если вы заявляете, что от одного нашего цеха зависит снабжение фронта снарядами, значит, плохи дела у нашего отечества.

— Войну кончать надо! — горластым, надсадным голосом крикнул кто-то в толпе. — Хватит крови и позора!

Рев толпы наполнил цех и, казалось, все усиливался. У Гучкова возникло жуткое ощущение — ему казалось, сейчас произойдет что-то страшное. Он перестал улавливать смысл того, что видел и слышал, и невольно жался к Путилову. А тот все с тем же окаменевшим лицом, дождавшись, когда рев затих, сказал спокойно и примирительно:

— Отопление будет через 10 дней… — И обратился к управляющему — Успеете, Владимир Федорович?

— Постараемся сделать за неделю…

— Освободите Кузьмина! — резко и громко сказал рабочий в кожухе, стоя впереди толпы.

— Его арестовали не мы, — ответил Путилов. — Если он ни в чем не виноват, его выпустят.

— Почему же не виноват? — грубо сказал рабочий в кожухе. — По-вашему, он сильно виноват — он всюду говорил правду, но разговор не о том. Или Кузьмин возвращается в цех, или мы бастуем! А завтра станут и другие цеха!

Наступила тишина. Напряженные ее секунды Гучков чувствовал всем своим существом, его стало знобить, ему казалось, что тысячи глаз устремлены на него, только на него. И вдруг снова неожиданно для себя крикнул:

— Господа! Но это же измена! Вы способствуете врагу!

В толпе нарастал, становился громче и громче гул мужских голосов, послышались крики, крепкая ругань, но рабочий в кожухе, все время стоявший впереди толпы, поднял руку, и снова стало тихо.

— Еще надо разобраться, кто наш главный враг, — сказал он, без страха глядя на Гучкова. — Такой же, как я, немецкий рабочий, на которого напялили шинель, или кто другой… поближе… — Он перевел взгляд на Путилова.

Гул явного и дружного одобрения прокатился по цеху, отдавшись эхом в сумрачной его глубине.

— Пойдемте, Александр Иванович, разговаривать бесполезно… — Путилов взял Гучкова под руку, и они, сопровождаемые новой вспышкой гула, неразборчивыми выкриками, вышли из цеха и сели в автомобиль.

В здании заводоуправления они поднялись на второй этаж, в кабинет управляющего заводом. Путилов сел в жесткое кресло за столом, показал Гучкову на такое же кресло напротив, попросил управляющего оставить их вдвоем.

— Владимир Федорович, позвоните все же в полицию насчет Кузьмина… — крикнул Путилов вслед управляющему.

В ушах Гучкова еще не умолк рев толпы, он рассеянно смотрел на Путилова, и его белое лицо с жидкой бородкой виделось ему расплывчато, похожим на лик Христа со старой иконы.

Путилов смотрел мимо Гучкова на занимавший всю стену план завода и искал на нем этот самый новый цех, пока не понял, что на карте его еще нет. Записав что-то на календаре управляющего, он бросил карандаш на стол…

— Вот так, Александр Иванович… Вот так… — тихо сказал он. — Извините меня великодушно, но я не мог не показать вам это… У меня создалось впечатление, что вы все… там… — Путилов показал рукой вверх, — не представляете себе истинного положения вещей. Помните наш недавний спор?

— Какой?

— По поводу продуктивности работы завода. Вы говорили про силу разумного слова. Разве есть такое слово вот для этого рабочего, что пикировался с нами? А он, между прочим, еще недавно был лучший сборщик орудийных замков… — Путилов помолчал, закрыв глаза. — Положение шагнуло за пределы разума и разумных слов. Или нами будут приняты какие-то радикальные меры, или… катастрофа. Вы сами оценили положение совершенно точно: измена. Массовая измена!..

Гучков молчал. Он, конечно, знал, что такое социал-демократы с их агитацией, и понимал их опасность, знал по донесениям в его комитет с заводов и фабрик, из разговоров с промышленниками, но его организованный деловой ум воспринимал это как явление, далекое от его сферы деятельности. Его дело — организация промышленности, а то дело полиции, охранки — вечной бедой России была размытость функций различных государственных ведомств. Последнее время он все чаще возмущался безрукостью министерства внутренних дел.

Но сам он сегодня впервые столкнулся с этой опасностью, что называется, лицом к лицу и пережил жуткие минуты ярости, бессилия и даже страха. Да, это опасность и лично для него, для его семьи, жизни, для его капитала, наконец… Но что же можно сделать? Как это погасить?

Он повернулся к Путилову, высокий крахмальный воротничок врезался ему в щеку, и он рванул его от шеи:

— Но, может быть, если освободят их человека, а вы сделаете в цехе отопление…

— Они найдут еще сто поводов, — спокойно ответил Путилов.

— А если убрать всех подстрекателей?

— Слово «подстрекатель», Александр Иванович, надо забыть, — убежденно ответил Путилов. Он поставил локоть на стол и, склонив голову, оперся худощавой щекой на ладонь