Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

на обсуждение положения, и вы и я прекрасно о нем осведомлены. Я скажу вам лишь то, что вы, может быть, еще не обнаружили: Дума мертва. Согласны? — Он выжидательно смотрел на Родзянко острыми серыми глазами.

— Тогда зачем, Александр Иванович, вы здесь? — с неподвижным лицом спросил Родзянко.

Гучков не ответил. Помолчали…

— Есть предложение, Михаил Владимирович, использовать во имя России предстоящую сессию Думы, я уверен, последнюю ее сессию. Вас разгонят — это ясно как божий день. Но последнюю сессию еще можно использовать, — сказал Гучков.

— Как? — приоткрыл глаза Родзянко.

— Устроить громкий скандал бездарному Штюрмеру и свалить его. — Гучков провел ладонью по столу, как пыль смахнул.

— Вот тогда нас разгонят наверняка, — вяло возразил Родзянко.

— И это уже не будет иметь никакого значения. Дума свое дело сделает — спихнет с места камень, который обрушится, сметая на своем пути всю нечисть, и за одно это Россия до земли поклонится Думе. А если мы это не сделаем, Россия вышвырнет нас из своей памяти! — сказал Гучков несколько повышенным голосом, его начинала злить сонная инертность Родзянко.

— За сильное решение можно не собрать большинства голосов, — немного оживился Родзянко, он начинал понимать, что за предложением Гучкова стоит нечто серьезное.

— И не надо, Михаил Владимирович. Не надо! — Гучков прижал левую руку к груди. — Нужен только скандал вокруг Штюр-мера. Он, этот скандал, начнется в Думе, и его подхватят могучие силы. Очень могучие, Михаил Владимирович. Вы меня знаете, я слов зря не бросаю. Общими усилиями мы вышвыриваем Штюр-мера на свалку, заставим сделать это Царское Село. Встанет вопрос о новом премьере, и мы назовем его имя.

— Премьеров называет царь. — Родзянко даже немного подался вперед всем большим телом.

— У него нет ни одной достойной кандидатуры. Премьера выдвинем мы, люди дела, его поддержит армия, Брусилов и другие. Это все уже договорено.

— Я могу услышать имя премьера? — опустив глаза, спросил Родзянко.

— Это может быть Кривошеий, Гучков, Родзянко, соперничества тут не будет, премьером станет достойный момента человек с не запятнанной перед Россией совестью, — быстро, как о чем-то не очень существенном, сказал Гучков. — Но дело не только в премьере, мы создадим сильное и честное правительство. Создадим наконец, Михаил Владимирович! Создадим! И оно положит свои чистые руки на штурвал России.

— А что с царем? — В голосе Родзянко послышалось волнение, и Гучков удивленно взглянул на него: а ему-то, первому парламентарию России, зачем давиться этой костью?

— Наше новое правительство, Михаил Владимирович, — энергично продолжал Гучков, — подняв на это армию, спасет и царя! И монархию! И Россию! Это поймет и царь — второй девятьсот пятый год допустить нельзя.

— Конституция? — Родзянко нахмурился.

— Потом и конституция. Сначала надо сбросить с палубы всю шваль, цепляющуюся за государственный штурвал, и, главное, подавить угрозу революции.

— А война?

— Мы ее выиграем, Михаил Владимирович! Нас поддержат союзники. Помощь Англии уже гарантирована. Германия на пределе своих сил, а силы России при этих событиях удесятерятся…

Родзянко долго молчал, казалось, он задремал — неподвижен, глаза закрыты. Гучков ждал, нетерпеливо смотря на него.

— А кто же начнет… скандал в Думе? — шевельнулся, открыл глаза Родзянко. Гучков понял: он боится, что эта роль отводится ему, и невольно улыбнулся:

— Это сделает Павел Николаевич Милюков. Вашей обязанностью будет только дать ему возможность произнести свою речь. Он скажет именно то, что надо. Остальные заботы не ваши, и пусть они после этого закрывают Думу, от нее больше ничего не требуется…

— В общем, государственный переворот? — тихо, почти шепотом, спросил Родзянко.

— Назовите как хотите, но без этого спасти от революции Россию и монархию немыслимо, вы понимаете это сами…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

 В оценке положения российских дел и правительства во главе с негодяем Штюрмером Родзянко был целиком согласен с Гучковым. Создание сильного и честного правительства — в конце концов, именно об этом он думал, поддерживая давнюю идею «правительства доверия»… «Этого, пожалуй, было достаточно, чтобы дать согласие на думский бунт против правительства Штюрмера, но как же потом? Что будет с Думой? Она как бы выводилась из дальнейшей борьбы? А я? Что будет со мной?» Тут Родзянко прикасался к весьма деликатному вопросу, который во время разговора с Гучковым держал в уме: ведь получалось, что новое правительство, если оно будет, пусть и умное и честное, должно стать правительством массового террора. Он же понимал, что значит подавить революцию в ее сегодняшнем масштабе… Ему не хотелось бы оказаться при этом премьером… И можно ли вообще обойтись без этого?.. Здесь в мыслях Родзянко начиналось смятение…

На другой день Родзянко отправился к Штюрмеру. Больше всего он желал услышать от премьера угрозы в адрес Думы, это развязало бы ему руки при ведении ноябрьской сессии — вы угрожаете нам разгоном, и мы на удар отвечаем ударом.

Когда он вошел в кабинет Штюрмера, тот не встал, как всегда, поздороваться. Родзянко в сером, изрядно помятом костюме сел без приглашения в кресло, печально застонавшее под его тяжестью.

— Извините, Михаил Владимирович, я не могу встать, ногу вывихнул, — быстро сказал Штюрмер и повернулся боком, точно хотел пригласить Родзянко убедиться.

— Ваша нога к делу отношения не имеет, — сдержанно начал председатель Думы, глядя на усатую физиономию премьера и тщетно пытаясь поймать его взгляд… Сколько раз он за последнее время разговаривал с этим ничтожным человеком и все больше удивлялся ему, вот уж поистине — плюнь в глаза, он скажет — божья роса. Родзянко открыто презирал его, не скрывал этого от него самого и говорил с ним, не боясь последствий. — Сначала, Борис Владимирович, старый мой вопрос — не собираетесь подавать в отставку?

— Господи, с полным моим удовольствием, но на все воля божья и государя нашего… — с еле заметной улыбкой сказал Штюрмер, но тут же надменно закинул голову назад, выставив вперед бороду. — А вы все еще считаете,