Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс

Однако теперь ключевая полемика велась не в Пханмунджоме, а в кабинете Ли Сын Мана. Первостепенная задача состояла в том, чтобы добиться публичного согласия корейского президента, и американцы готовы были пригрозить полным отказом от поддержки сеульского режима, если этого согласия не последует. При этом было крайне важно, чтобы американские намерения не стали известны коммунистам, поскольку это моментально сыграло бы им на руку и укрепило их решимость. На рубеже июня – июля Ли Сын Ман часами просиживал на переговорах за закрытыми дверями с Марком Кларком и полномочным представителем президента Эйзенхауэра Уолтером Робертсоном. На ухо Робертсону Ли Сын Ман изливал свои бесконечные претензии к Соединенным Штатам. Престарелый президент на каждом заседании менял обоснования своих требований.

Несговорчивость Ли Сын Мана оставалась единственным препятствием для подписания мира. Пока он торговался в Сеуле с американскими визитерами, на поле боя войска ООН отражали самое яростное наступление китайцев за два года. После долгого застоя на фронте коммунисты явно вознамерились заставить южнокорейцев как следует прочувствовать свою уязвимость. Коммунистические войска численностью около 100 000 человек ударили по фронту из пяти дивизий Республики Корея. Южнокорейцы в беспорядке отступили на расстояние до пяти миль, пока на пути атаки противника не сосредоточились крупные силы артиллерии ООН. В июне на фронте войск ООН было расстреляно 2,7 миллиона боеприпасов – на миллион больше, чем в любой другой месяц войны до тех пор. Хотя коммунисты пытались продемонстрировать готовность одержать верх на поле боя, если их условия не будут приняты за столом переговоров, ООН подтвердила свою способность сдержать их, применив массированную огневую мощь. Ожесточенные бои продолжились и в июле. За двадцать дней, прошедших между достижением принципиальной договоренности в Пханмунджоме и готовностью Ли Сын Мана с ней согласиться, войска ООН потеряли в сражениях 17 000 человек, в том числе 3333 убитыми.

В конце концов 9 июля Ли согласился. Подписывать договор о перемирии он отказался, но обещал больше не препятствовать его заключению. Двенадцатого июля Соединенные Штаты и Республика Корея объявили о достигнутой договоренности по поводу условий перемирия. В частном порядке командование ООН дало коммунистам понять, что никаких независимых наступательных действий южнокорейской армии поддерживать не намерено.

Сквозь свинцовые тучи, сгустившиеся ранним утром 27 июля над Пханмунджомом, пробились редкие солнечные лучи. Всю ночь плотники под дождем достраивали здание, где предполагалось подписать перемирие. Однако, прежде чем церемония состоялась, Марк Кларк настоял на том, чтобы с пагоды убрали два коммунистических пропагандистских символа «голубь мира» и сделали новый вход, чтобы его делегации не пришлось следовать через вражескую часть здания. Эти требования могут показаться мелочными придирками, однако за два года переговоров с коммунистами Запад убедился на горьком опыте, что мелочей в этом деле нет. Вдоль подъездной дорожки с юга выстроился почетный караул из представителей всех войск, сражавшихся за дело ООН, кроме южнокорейцев. Ли Сын Ман не допустил своих солдат к участию в ненавистном ему процессе.

Ровно в 10 часов утра две делегации прошествовали в здание с противоположных сторон. С начала переговоров прошло два года и семнадцать дней – кто-то очень дотошный (возможно, специалист по связям с общественностью) подсчитал, что за 575 отдельных заседаний на переговорах было произнесено 18 000 000 слов. Неудивительно, что генерал-лейтенант Уильям Харрисон вел делегацию ООН с видом человека, который знает здесь все как свои пять пальцев. Непринужденно они прошли к своим местам и откинулись на спинки кресел, коммунисты же, в отличие от них, оставались с каменными лицами и держались подчеркнуто официально. Харрисон сел за стол, отмеченный флажком ООН, и принялся подписывать первый из девяти экземпляров соглашения в синей папке. Генерал Нам Иль сел за стол с северокорейским флагом. Не говоря ни слова, двое мужчин выполнили все формальности, в то время как вдалеке раздавался грохот орудий. К 10:12 утра все было подписано. По-прежнему храня молчание, главы делегаций встали и удалились через отведенные им выходы. Дело было сделано.

Через несколько часов в передовом эшелоне штаба ООН в Мансанни документы подписал Марк Кларк. Ощущения бывший командующий 5-й армией испытывал весьма противоречивые. «Я не могу найти в себе силы ликовать в этот час, – сказал он в коротком интервью на радио некоторое время спустя. – Скорее, это время для молитвы, чтобы мы преуспели в наших усилиях обратить это перемирие на пользу человечеству». Позже в своих мемуарах он писал, что этот момент «стал вершиной его карьеры, но флага на этой вершине не было». Он горько сожалел о том, что оказался «первым полководцем в истории США, подписавшим перемирие без победы». Кларк принадлежал к числу тех, кто считал необходимыми бомбардировки по ту сторону Ялуцзяна (Амноккана) и во многом разделял опасения Джозефа Маккарти о тайных врагах в рядах американского правительства. Для долговязого, прямого во всем генерала это безрезультатное завершение долгой и кровавой кампании в Корее было мучительно. До конца своих дней и он, и другие представители американской военной верхушки будут продолжать лелеять мысль, что существует другой, лучший путь к миру – через военную победу. В корейском посольстве в Вашингтоне Хан Пхё Ук по-прежнему занимал все тот же кабинет, в котором он проработал три бесконечных военных года и в котором на его глазах разыгрывались первые дипломатические действия этой драмы. «Не было никакого торжества, – сказал он. – Только мрачные взгляды. Мы сопротивлялись перемирию до самого конца. Как нам уцелеть, если в Северной Корее остается миллион китайцев? Разочарованию нашему не было предела»[384]. Однако многие другие – все эти сражавшиеся в горах от одного побережья Кореи до другого – просто вздохнули с облегчением при известии о мире.

⁂

В последние часы перед тем, как в 22:00 должен был вступить в силу договор о прекращении огня, на некоторых участках фронта артиллерия с обеих сторон лупила с удвоенной безнадежно-отчаянной силой. «Это походило на Четвертое июля и Новый год одновременно», – вспоминает лейтенант Билл Ливси из 7-го пехотного. Ни он сам, ни многие из окружавших его в тот день бойцов не могли поверить, что этот безумный адский грохот удастся прекратить по расписанию. Они были поражены, даже потрясены, когда ровно в десять вечера, минута в минуту, фронт накрыла внезапная гробовая тишина. «Никакого ликования. Мы были просто чертовски счастливы, что все закончилось», – говорит Ливси[385]. На позиции, которые занимал полк герцога Веллингтона, из батальонного штаба передали по радиосвязи, что на нейтральную полосу могут выходить рядовые и сержанты, но не офицеры. Через несколько часов перед заграждениями из колючей проволоки появились небольшие группки китайцев с бутылками рисового спирта и стеклянными колечками с надписью «Мир».

На рассвете 28 июля лейтенант Крис Снайдер из Канадской бригады зачарованно смотрел со своими бойцами, как на голом склоне холма напротив вдруг вырастает целый лес из китайцев: «Они вылезли наружу все разом. Боже, их там были тысячи, я думать не думал, что их столько на каждом холме, и все они стояли и глазели на нас. Некоторые из наших считали, что их специально всех согнали сюда, чтобы впечатлить нас»[386].

На позициях 7-й дивизии США последний залп дал ее командир генерал Артур Трюдо лично, ритуально потянув за спусковой шнур. Гильзу снаряда он забрал в качестве сувенира и поехал на свой командный пункт поднимать бокалы со штабными под аккомпанемент организованного на пункте оркестра, в котором он играл на банджо. «Я был счастлив, что все закончилось, – сказал он. – Ясно же было, что нам больше ничего не оставалось, кроме как удерживать позиции до скончания веков. Никакой победы никто бы не добился. Только люди гибли бы. За эти последние несколько месяцев я терял людей быстрее, чем Уэстморленд на любом этапе вьетнамской войны, кроме Тета»[387]. «Мы не праздновали победу, – вспоминает рядовой Алан Мэйбери из Даремской легкой пехоты. – Мы праздновали предстоящее возвращение домой»[388].

Лейтенанта Клайда Фора из 27-го пехотного подписание мира застало на госпитальном корабле, который вез его домой,