Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс

в президенты, избирательная кампания 1952 года, осененная мрачной тенью маккартизма и священной войны с коммунизмом, стала одной из самых отвратительных кампаний современной эпохи. Макартур возражал против кандидатуры Эйзенхауэра отчасти потому, что считал его недостаточно рьяным борцом с коммунизмом как дома, так и за рубежом. Но, как ни парадоксально, очень немногие американские консерваторы призывали ужесточить военную политику в Корее – единственном поле боя, где с коммунизмом действительно сражались с оружием в руках. Маккарти и его приспешники заявляли, что Америка лишь понапрасну льет кровь своих граждан в борьбе, которую само правительство не считает правой. Их изоляционизм препятствовал любому проявлению энтузиазма по поводу большей вовлеченности Америки в азиатскую кампанию. Они, как и большинство их соотечественников, желали вывести американские войска из Кореи. Оставалось только придумать, как сделать это с наименьшими репутационными потерями.

Джон Фостер Даллес, архитектор внешней политики Эйзенхауэра, почти на всем протяжении его президентства, начиная с избирательной кампании, считал, что решение Трумэна вступить в корейскую войну было «отважным, оправданным и отвечало интересам страны». Вместе с тем он полагал, что сама стратегия Трумэна – Ачесона, направленная на сдерживание Советского Союза ограниченными действиями и реакцией, позволила русским самим выбрать, где, когда и как сразиться с Соединенными Штатами. Даллес полагал, что военная и внешняя политика Америки должна быть организована таким образом, чтобы страна могла использовать всю свою мощь. Именно он создал концепцию «массированного возмездия», которая вызывала обеспокоенность Эйзенхауэра. Даллес предлагал держать Советский Союз в состоянии постоянной неопределенности и сомнений относительно того, где и когда Штаты в ответ на агрессию коммунистов нанесут ядерный удар. Эта политика означала, что Америка не заинтересована в том, чтобы погрязнуть в ограниченных локальных войнах на полях сражений с клиентами Советов где-то на другом краю земли. Даллес выступал за выход из корейской войны.

В начале избирательной кампании высказывания Эйзенхауэра по поводу Кореи были не только расплывчатыми, но и неумными. В одном из выступлений в августе он заявил, что правительство совершило серьезную ошибку, выведя американские войска из Кореи в 1949 году, «несмотря на признаки угрозы с Севера»[379]. В действительности Эйзенхауэр сам входил в Объединенный комитет начальников штабов, сообщивший правительству в сентябре 1947 года, что дальнейшее военное присутствие в Корее «не представляет большого стратегического интереса» для Соединенных Штатов. Трумэн был крайне недоволен позицией Эйзенхаэура. Он и остальные демократы продолжали требовать, чтобы Эйзенхауэр четко обозначил свои намерения по поводу войны в случае своего избрания.

На вопрос Трумэна ответили редактор журнала Life Эммет Джон Хьюз, ставший спичрайтером Эйзенхауэра, и Герберт Браунелл, руководивший его предвыборной кампанией. За ужином в нью-йоркской квартире Браунелла они долго пытались нащупать то решающее заявление, которое мог бы сделать их кандидат, не связывая себя при этом никакими обязательствами. Именно Хьюз подхватил идею, что Эйзенхауэр должен пообещать отправиться в Корею и лично оценить положение дел. Затем они с Браунеллом составили для Айка единственную простую и короткую фразу: «Я отправлюсь в Корею». Самого кандидата эта идея, как и выстроенная вокруг нее речь, не прельщала. Однако 24 октября в Детройте, несмотря на сомнения некоторых советников, он все-таки решился. В заключение своей речи в Масонском храме, которую транслировали по общенациональным телеканалам, Эйзенхауэр заявил, что первостепенной задачей для него после вступления в должность президента будет завершить войну в Корее: «Для этого потребуется поехать в Корею лично. И я туда поеду. Только так я смогу понять, как послужить американскому народу в борьбе за мир. Я отправлюсь в Корею».

Эта фраза вошла в учебники американской политики, поставив точку в победоносной кампании Эйзенхауэра. Две недели спустя его избрали президентом Соединенных Штатов 33 936 234 голосами против 27 314 992. Двадцать девятого ноября 1952 года он исполнил свое обещание. В условиях строжайшей секретности, скрыв свое отсутствие в Нью-Йорке с помощью тщательно разработанного плана прикрытия, включающего среди прочего череду визитов известных лиц в его пустующую квартиру, Эйзенхауэр полетел в Корею.

Там избранный президент провел три дня. Он посетил мобильный армейский хирургический госпиталь и побеседовал с ранеными. Побывал на расстоянии слышимости артиллерийского огня на передовой и проинспектировал некоторые войска. Провел час, беседуя с озлобленным и подозрительным Ли Сын Маном. Большую часть времени он уделил генералу Марку Кларку. Он виделся с командующим 8-й армией генералом Джеймсом Ван Флитом. Дал пресс-конференцию, на которой признал проблематичность достижения «несомненной и окончательной победы без серьезного риска расширения войны». Однако Америка, добавил он, «доведет начатое до конца». С этим он отбыл обратно в Нью-Йорк.

Жест был сделан. О том, что это был не более чем жест, говорят последующие свидетельства Кларка и Ван Флита, предполагавших поучаствовать в долгом обсуждении возможных вариантов военных решений, но обнаруживших, что Эйзенхауэра заботит прямо противоположное: как наилучшим образом добиться перемирия. Высокопоставленный гость перелетел из Сеула на остров Уэйк, откуда вместе с Джоном Фостером Даллесом и другими именитыми советниками отправился в трехдневное плавание на Гавайи на крейсере «Хелена». Остальной мир думал, что все эти три дня делегация усиленно обсуждает корейский вопрос. В действительности же практически ничего существенного в этом плавании не обсуждалось. Цель нового правительства в отношении Кореи была определена: прекращение огня. Оставалось решить одно: как добиться этого от коммунистов.

Одним из первых предложил решение Макартур. Не дожидаясь, пока Эйзенхауэр обретет твердую почву под ногами, отставной главнокомандующий заявил во всеуслышание, что у него есть план окончания войны, который он изложит президенту, когда тот изъявит желание. Семнадцатого декабря два генерала встретились дома у Даллеса. Макартур представил Эйзенхауэру пространный меморандум, в котором доказывал, что Штаты должны потребовать от Советского Союза объединения Кореи и Германии. Нейтралитет объединенных стран будут гарантировать две супердержавы. Если Москва на это не пойдет, следует «очистить Северную Корею от вражеских войск. Осуществить это можно за счет ядерных бомбардировок сосредоточения войск противника и военных объектов в Северной Корее, а также засева полей подходящими радиоактивными материалами, побочными продуктами ядерного производства, чтобы перекрыть противнику основные пути снабжения и сообщения, ведущие на юг от Ялуцзяна (Амноккана), одновременно выполняя высадку десанта на обоих побережьях Кореи».

Это был прискорбный постскриптум к великой военной карьере, печальное зрелище престарелого вояки, посылающего молнии Юпитера в пустоту. «Генерал, – осторожно начал Эйзенхауэр, – это что-то новое. Мне придется изучить договоренности между нами и нашими союзниками по поводу ведения этой войны, потому что, если мы собираемся бомбить базы по ту сторону от Ялуцзяна (Амноккана), если мы собираемся продлить войну, нам нужно убедиться, что мы не оскорбим тем самым весь… свободный мир и не поступим вероломно». Макартур вернулся ни с чем. Через две недели Трумэн сложил с себя обязанности президента, кляня про себя обоих генералов, но прежде всего, наверное, Эйзенхауэра. Ему казалось, что уж кто-кто, но Айк-то должен был понимать. Айк, пытавшийся сделать вид, что бесславного ухода из Кореи можно избежать, на самом деле был настроен его обеспечить.

Первым шагом нового правительства в отношении Кореи было резкое увеличение личного состава южнокорейской армии примерно до 655 000 человек, предполагаемые затраты на которое должны были составить около миллиарда долларов в год. Таким образом они надеялись переложить основное бремя войны с Соединенных Штатов на корейский народ. Ровно теми же недостатками, которые крылись в этой «кореизации», будет обладать «вьетнамизация» двадцать лет спустя. Хотя боеспособность южнокорейской армии действительно существенно выросла со времен самого низкого ее уровня в 1950–1951 годах, происходящее в зоне боевых действий по-прежнему говорило о том, что корейские формирования вряд ли смогут сразиться с китайским противником на равных. Но, в отличие от вьетнамизации, кореизация не подверглась решающему военному испытанию. Программа началась только весной 1953 года.

Событием, оказавшим гораздо более непосредственное влияние на мирные переговоры в Корее, стал проведенный Америкой в январе испытательный взрыв первого ядерного устройства такого размера, который можно было приспособить для артиллерии, – тактического ядерного оружия. В докладе, представленном