Офицерская кровь «бескровной» революции. Февраль – Июль 1917 года - Владимир Виленович Шигин

офицерского собрания проходившую мимо манифестацию. Завязалась ожесточенная перестрелка. На предложение сдаться офицеры ответили отказом. По неизвестной причине возник пожар здания офицерского собрания, и почти все офицеры, находившиеся там, сгорели. Была перестрелка у гарнизонной гауптвахты и еще кое-где. По всем Ревельским улицам бегали, как угорелые, матросы, разыскивая самого свирепого матросского врага, флаг-офицера коменданта крепости, капитана 1 ранга Вишицкого. По его милости немало честных матросов было заключено в морские тюрьмы, арестантские роты, в Соломбальский дисциплинарный батальон и на штрафную канонерскую лодку "Грозящий". Вишицкий сбежал. Но все-таки через несколько дней, совершенно случайно его нашли где-то далеко от Ревеля, переодетого в крестьянский полушубок и в лапти. Вишицкого привезли в Ревель, водили как медведя по улицам, а потом прикончили…».

Поэтому насчет «бескровности» революционных событий в Ревеле, прочитав вышеприведенный отрывок, можно поспорить, но масштаб самосудов был там все же намного меньше, чем в Гельсингфорсе и Ревеле.

Давно подсчитано, что потери от офицерских самосудов в марте 1917 года значительно превысили потери флота в офицерском составе в русско-японской войне, не говоря уже о Первой мировой. После этого офицеры, как элемент управления, полностью утратили свою роль, по крайней мере, в Кронштадте, где расправы были особенно массовыми и зверскими.

Отметим, что при этом, численность жертв февральско-мартовских событий на флоте, порой значительно преувеличивается. Однако, при этом, реальные последствия расправ над офицерами явно недооцениваются, хотя современники единодушно отмечали, что «всего тяжелее дни революции прошли во флоте». Если беспощадность матросского бунта очевидна, то существовавший комплекс причин для него и отношение к жертвам бунта ясно ставит под сомнение его бессмысленность.

Сегодня можно с определенной точностью сказать, что в Февральскую революцию на флоте погибли около ста офицеров: в Гельсингфорсе – около 45, немногим меньше в Кронштадте, в Ревеле – 5, в Петрограде – 2, а также свыше 20 боцманов, кондукторов и сверхсрочников. Кроме того, 4 офицера покончили жизнь самоубийством, 11 пропали без вести, вероятно, были убиты, или сбежали. В Гельсингфорсе было арестовано около 50 офицеров и в Кронштадте около 300. Ряд офицеров, спасаясь от самосудов, сами пожелали быть арестованными. В Гельсингфорсе большая часть офицеров была выпущена в первые же дни после событий. Но остальные, около двух десятков человек, в основном причастные к подавлению Свеаборгского восстания 1906 года, находились в тюрьме, по крайней мере, еще в июле 1917 года. В Кронштадте в конце мая под арестом продолжали находиться 180 человек. Временное правительство пыталось перевести их в Петроград отдельными группами. «Но, – как жаловался министр юстиции П.Н. Переверзев на съезде офицерских депутатов 25 мая, – каждый раз собирались огромные толпы, требовавшие, чтобы, ни один офицер не был вывезен из Кронштадта…И, считаясь с непримиримым настроением в Кронштадте, мы не прибегали к решительным мерам, чтобы не вызвать насилий над заключенными офицерами». Фактически офицеры в Кронштадте как элемент управления к этому моменту полностью утратили свою роль.

Начало революции было для всех флотских офицеров самым страшным, опасным и трудным временем. Фактически все они находились вне закона. Убить офицера мог безнаказанно любой матрос. Достаточно вспомнить, что первый солдат, поднявший руку на своего командира, унтер-офицер Волынского полка Кирпичников был награжден генералом Л.Г. Корниловым Георгиевским крестом, высшей наградой, дававшейся за проявление выдающейся храбрости. В дальнейшем Георгиевских крестов за убийства уже не давали, но убийцы оставались необнаруженными, и обнаруживать их никто не хотел. Печать того времени твердила на все лады об удивительной, никогда раньше не случавшейся «Великой бескровной революции». Разумеется, в начале революции офицеров убивали по всей стране, хотя и нее массово. Но об этом журналисты, как правило, молчали. Замалчивать же массовое убийство морских офицеров Балтийского флота было для печати значительно труднее, так, как эти убийства происходили на военно-морских базах, причем публично на глазах многочисленных свидетелей. Именно поэтому газетные сообщения о матросских зверствах в Гельсингфорсе и Кронштадте вызвали настоящий шок читателей по всей России. Именно с этого, и именно тогда в сознании испуганного российского обывателя начал рождаться жуткий образ революционного матроса – не знающего пощады садиста-убийцы.

Самосуды же над морскими офицерами прекратила не какая-либо революционная партия. Самосуды резко пошли на убыль только тогда, когда менее кровожадная часть матросской массы почувствовала, что отомщена за былые моральные притеснения, что власть уже надежно находится в их руках, а офицеры дезорганизованы, запуганы, а потому неопасны и продолжение их убийств принесет уже больше вреда, чем пользы. Как говорится, ничего личного…

Глава третья

Революционнее всех революционеров

Сегодня многие историки справедливо считают, что истоки небывалой ожесточенности противоборствующих сторон в Гражданской войне, берут свой отсчет именно от февральско-мартовских самосудов на Балтийском флоте. В годы Гражданской войны это ни для кого не было секретом. Именно матросы первыми задали тот градус жестокости к своим оппонентам, который впоследствии станет повсеместным. Самосуды разом и навсегда провели черту между матросами и офицерами. Немногие перебежчика из лагеря в лагерь лишь подтверждали это правило.

Что и говорить, перед нами налицо истовая беспощадность матросского бунта, от которого ужаснулась вся Россия. В 1905 году матросы уже поразили страну зверской расправой со своими офицерами на черноморском броненосце «Князь Потемкин-Таврический», но, то было хоть и жуткое, но все же локальное преступление. Сейчас же они осуществили кровавый террор почти во всех приморских городах Балтики на глазах гражданского населения.

Хотя с момента страшных событий в Кронштадте и Гельсингфорсе на сегодня прошло уже сто лет, историки, по-прежнему, спорят о причинах звериной жестокости матросов по отношению к офицерам.

Как это не покажется странным, но на вопрос: «Почему же переход власти во флотских балтийских базах произошел в форме массовых самосудов?» – непосредственные свидетели и современники событий так не смогли дать вразумительного ответа. Вот что писал один из представителей т. н. «нейтральной интеллигенции», которая, как правило, абсолютизировала какую-нибудь одну сторону событий: «Кто был вдохновителем и руководителем событий этого дня (1 марта, основного дня самосудов) в Кронштадте – не знаю. Несомненно, здесь было много стихийного, слепого и страшного мщения. Роковую роль в жестокостях играли женщины, работницы порта…» Как говорится «сЬегсЬе2 la femme». Другой вариант оценки причин кровавых событий: «Эти печальные события в Кронштадте разразились потому, что там было много штрафованных и других матросов, которых никто не хотел брать на суда, как негодный элемент. Словом, отбросы флота. Между ними и офицерами были чересчур натянутые отношения и, когда «укротители зверей» остановились в некотором замешательстве в начале движения, звери бросились на них и растерзали. Кровь опьянила их, они осатанели».

Думается, что полностью