«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

Следует отметить, что еще за две недели до начала сессии Думы будущий парламентский обозреватель «Военного голоса», В.Н. Нечаев, предложил своего рода программу деятельности народного представительства. В начале он с радостью констатировал свершившееся «обновление» государственного строя России: «Как бы ни ухищрялись сторонники старого режима воскресить любезную их сердцу крепостную Россию – она окончательно умерла 17 октября минувшего года, и никакой силе не удастся вычеркнуть этот день из русской истории. В тяжких, болезненных судорогах внешних неудач и внутренних потрясений зародилась новая, свободная Россия» (16 апреля). Далее он высказывал полное удовлетворение итогами выборов, которые прошли в тяжелейших условиях административного давления. По мнению автора, при таких обстоятельствах только «чудом» народ мог послать в Думу истинных представителей своих интересов, но «чудо это свершилось. Живое участие общественного мнения, голос независимой печати, сознание ответственности и честное отношение к делу выборщиков – дали нам большинство таких представителей в Думе, которые смогут, будем надеяться, исполнить великую историческую роль, возлагаемую на них судьбой» (16 апреля).

Для того, чтобы выполнить свою «историческую миссию», Думе следовало действовать в трех направлениях. Во-первых, она должна была обеспечить населению «гражданские права и свободы», обещанные Манифестом 17-го октября. Ведь различные «временные правила», разработанные кабинетом Витте, «далеко не воплощали начала гражданской свободы». Во-вторых, Дума обязана была позаботиться об удовлетворении справедливых материальных нужд народа. Речь шла о крестьянстве, которое необходимо было дополнительно наделить землей за счет частных владельцев.

Нечаев, разумеется, не стал вдаваться в экономические тонкости сложнейшего земельного вопроса, ограничившись риторикой, доказывавшей, что нравственный и патриотический долг народных представителей состоит в том, чтобы «поднять из нищеты огромное большинство народа». И наконец, в‐третьих, Государственная дума должна была способствовать «коренной реорганизации русского государства и общества на началах социальной правды и прогресса, согласно с христианскими и гуманитарными идеалами, которыми проникнуто подлинное русское миросозерцание» (16 апреля). Под этой весьма общей риторической формулой подразумевалось очень многое: и создание «надежных» вооруженных сил, и контроль над расходованием бюджетных средств, и обеспечение эффективной фискальной политики, реформирование судебной системы, полиции и т. д. Чтобы иметь возможность заниматься столь обширным кругом вопросов, Государственной думе нужно «освободиться от тех пут и препонов, которыми ее успели уже окружить в виде разных временных и постоянных “узаконений”, от контроля Государственного совета, <…> от усмотрения по-прежнему всевластных и безответственных визирей-министров» (16 апреля). Из этого делался вывод: «Дума должна быть “Правительствующей”, для этого ей придется бороться за свои права, за возможность плодотворной и полезной работы, за окончательное уничтожение все еще существующего de facto средостения между монархом и народом». От итогов этой борьбы «зависела вся судьба» России (16 апреля).

Столь широкое видение задач Государственной думы вполне логично вытекало из идей, ранее высказывавшихся на страницах газеты. «Военный голос» изначально был уверен в историческом предназначении народного представительства. В заметке Нечаева эти взгляды лишь конкретизировались и развивались до логического конца. Конечно, смелая концепция «Правительствующей думы», которая должна, преодолевая «препоны», взять в свои руки решение всех важнейших государственных вопросов, не являлась изобретением «Военного голоса». Нечто подобное на практике пытались реализовать и сами депутаты.

Возвращаясь к открытию Думы, следует отметить репортаж редактора «Военного голоса» Шнеура, побывавшего 27 апреля у стен Таврического дворца. «Неизгладимо сильны были впечатления этого первого дня в русском парламенте. Но еще напряженнее – до невольных спазмов в горле, до слез в глазах – были они на улице. Народные представители, выйдя из Думы, шли мимо целой народной стены, откуда несся гул приветствий. Среди ликующего “Ура” раздавались вопрошающие и требующие возгласы “Амнистия!” Целый ряд конных городовых и конных жандармов отделяли толпу против самого дворца от выходивших депутатов, – и один из них вынужден был обратиться к народу с несколькими словами, что “об амнистии сказали”, и что об ней скажут государю. Далее депутаты идут прямо по улице и смешиваются с толпой, которая жадно ловит от них сведения о том, что было в Думе. Но вот опять толпа и крики у одного дома: это клуб Партии народной свободы. На балконе члены партии и депутаты, внизу – приветствия и опять же слово “амнистия”. Выходит на балкон Н.И. Кареев и в краткой речи сообщает, что первым словом избранников народа было: “Амнистия, амнистия, амнистия”. На нетерпеливые возгласы: «А смертная казнь?” – профессор говорит, что и ее отмены Дума потребует в ближайшем будущем. <…> На балкон выходит крестьянин с энергичным лицом и говорит, что крестьяне поняли, что им “прежде всего нужна свобода”, что они “хотят быть не скотами, а гражданами”. Воодушевление растет, – и из толпы какой-то железнодорожный служащий просит народных представителей не забыть о пролетариате и говорит, что их, народных избранников, поддерживает весь Петербург, вся Россия. И в этом не может быть сомнений. Сегодня родившаяся Дума стоила слишком многих мук матери России, чтобы та отказалась от нее, не защитила бы свое так долгожданное детище» (28 апреля). Шнеур рисовал трогательную картину единения депутатов с народом.

Очень похожие по стилистике и настроению репортажи появлялись в «общей» прессе: «Уже к двум часам все прилегающие к зданию Думы места стали наполняться публикой. Особенно много народу расположилось на тротуаре против самого дворца. Настроение было самое благодушное. <…> Вдруг издали донеслось громовое ура. Стали подъезжать депутаты. Настроение сразу переменилось. Толпа всей массой бежала навстречу народным избранникам и радостно их приветствовала. Скоро вся площадь перед дворцом была сплошь запружена народом. Стояли на оградах, в окнах, на крышах, прорвались в самый двор Думы. Получилась величественная, грандиозная картина. Одни клики сменялись другими; восклицания, возгласы, приветствия – все это слилось в один могучий гул. С восторгом встречали каждого депутата, но особенные овации устроили “любимцам” – Ф.И. Родичеву, С.А. Муромцеву, Н.И. Карееву, проф. Петражицкому, крестьянину Назаренко и др.» – передавал корреспондент газеты «Голос»[94]. Корреспондент «Страны», помимо ликования, испытал трепетное беспокойство («материнский страх») за депутатов: «Я видел это, я пережил это настроение. Когда пароходик финляндского пароходства отвалил от Дворцовой набережной и полным ходом пошел вверх по Неве, когда в толпе на набережной раздались громкие крики: “Депутаты! депутаты!” – единодушное “Ура!” всех стоявших на берегу слилось с ответным “Ура!” с пароходика и с обеих сторон замахали шляпами и платками. Я смотрел на эту переполненную людьми паровую лодку и испытывал еще неизведанное ранее чувство страха: так мать дрожит и безумно волнуется за дорогое дитя, попавшее в действительную или мнимую