Москва-Париж - Александр Жарких

сразу сзади раздался сильный взрыв. Подняв голову, увидел, что танк начал дымить. Мазай попал прямо в моторный отсек или под башню… Но танк не остановился. И тут я услышал ещё один РПГэшный взрыв на танке – кто стрелял, было непонятно, но танк заглох. А потом ещё кто-то засадил по танку из одноразовой трубы.

«…Сейчас они станут выпрыгивать», – это в моём ускользающем сознании мелькнули последние мысли, а руки уже удерживали автомат буквально из последних сил. Задыхаясь после забега, я лёг на спину и смотрел на горящий танк, но картинка в глазах отказывалась фокусироваться, дёргалась и дрожала, как при плохом сигнале в телевизоре. «Ну вот и всё!» – успел спокойно подумать я. «Вылезут и пристрелят меня… А если подойдут совсем близко?..» – моя рука уже сама потянулась к гранате, закреплённой в кармане на разгрузке для таких случаев. В чеке этой гранаты был заранее отогнут один усик, чтобы лёгким движением руки…

Первым открылся люк механика-водителя. Он был спереди и слева от башни. Едва мехвод высунулся по пояс из люка и уже поднимал было руку с пистолетом в мою сторону, как его сразила автоматная очередь откуда-то слева, со стороны нашего змеевика. Он дёрнулся и молча согнулся вперёд. «Но как?.. Там же расстояние – метров сто пятьдесят, и чтобы попасть с такого расстояния, нужно быть снайпером. Да и не может быть видно оттуда ничего…» – мои мозги ещё пытались хоть что-то понять.

Я повернул тяжёлую голову влево и увидел… Ильича!.. Да, нашего Ильича буквально метрах в пятнадцати от себя. Он лежал с автоматом за пригорком и напряжённо ждал, когда откроются люки на башне.

– Ильич… – прохрипел я и потерял сознание.

9. ВЕЗЕНИЕ

Очнулся я уже в госпитале. Кровопотеря была большая, но меня успели довезти. И спасибо сердцу: выдержало две операции подряд. Из меня кое-что вытащили, что-то подрезали и зашили. Но всё основное осталось при мне. И это радовало. Городская больница, превращённая в большой госпиталь, не отпускала меня почти четыре с половиной недели.

Оказалось, что у меня было ещё одно ранение в грудь в самом начале того боя, которое я сразу не заметил, потому что не вытекало оттуда почти ничего. Думал, просто зацепился за что-то, когда пополз вместе с пацанами вперёд, ведь там много чего валялось, на той открытке.

– Ну, ты, конечно, везучий товарищ! – сказал мне хирург, когда я очнулся после очередной операции и наркоза в палате.

– Наверное, не очень, раз я здесь… – зачем-то начал спорить я.

– Оказаться здесь несложно. Сложно просто жить. Но сейчас не об этом, – сказал немолодой хирург, внимательно вглядываясь в мне в глаза.

– Хорошо, что в армейке ты себе грудь накачал и потом, наверное, поддерживал.

Устало подсев ко мне на койку и подкрутив капельницу, он продолжил:

– Ты знаешь, что у тебя смертельное ранение в грудь? Вот этот осколок остановился в трёх миллиметрах от подключичной артерии. Ты бы там вытек вовнутрь, и никто бы ничего не понял. Толщина твоих мышц осколок и задержала… А может, ты в рубашке родился? В любом случае, постарайся эту рубашку не снимать никогда! Бронежилет можешь снимать, а её нет… – и хирург ушёл, оставив мне на память этот осколок. Правда, я его потом потерял.

В меня прям зашло! Весёлый был доктор… Вообще у нас в палате было весело. Со мной лежало ещё трое. Причём один из них был А-шник. Его тоже хорошо садануло. Несколько осколочных ранений. Один осколок царапнул по позвонку, сломал два ребра, пробил правое лёгкое и остановился около аорты. А ещё четыре осколка попали ему в зад и там застряли. Немудрено, ведь зад у него был большой. И сам он тоже большой такой был и рыхлый, килограммов на сто тридцать. Койка под ним трещала и скрипела, даже не надеясь когда-нибудь восстановиться.

У двоих других моих «сокамерников» кровь так не хило тоже поначалу хлестала. У большого позывной был «Копан», но мы называли его Кабан. Он не обижался. Видимо, уже привык. Так вот, один из наших «кашников», когда пошёл на поправку после операции, сказал Кабану:

– Знаешь, если бы ты сейчас оказался в колонии, то пользовался бы бешеной популярностью.

– Почему это? – спросил Кабан, не подозревая подвоха.

– Ну как, у всех нормальных людей там одно отверстие, а у тебя их целых пять…

Мы все заржали так, что к нам прибежала дежурная медсестра, думая, что мы закричали от невыносимой боли.

Боль тоже была. Но не потому, что швы разошлись. Боль была от того, что мы, взрослые мужики, лежали и в баночку писали, а у нас дома семьи и родные люди, мужики, у которых много чего осталось за плечами, в силу жизненных обстоятельств оказались здесь. Мы чесались и вынуждены были бодрить себя пошлыми шуточками, которыми развлекали себя, наверное, ещё жители каменного века. Боль была и от того, что госпиталь быстро наполнялся такими же, как мы, бедолагами, и поток раненых не уменьшался, а только нарастал. Это было видно по всему. Война будет очень тяжёлой. И как бы там ни называли эту войну, но выглядела она гражданской.

Мазай тоже лежал в этом госпитале, только на другом этаже. У него было два больших сквозных ранения слева: в ногу и предплечье, не считая мелких осколков. Но кости, вроде, на месте остались. А ещё оказалось, что он получил тяжёлую контузию: лопнула перепонка и разорвало слуховой нерв в правом ухе. Мы с ним не успели толком пообщаться. Его выписали немного раньше, а я задержался среди тяжёлых.

На самом деле я не узнавал его. Приколист и весельчак, теперь он не смеялся. В глазах была пустота. Совсем не мог улыбаться. Только кожа в районе ушей немного натягивалась, когда я пытался вставить в его рассказ свои шуточки о местных медсестричках, пытаясь хоть как-то вернуть к прежней жизни нас обоих. Но, нет, не получалось. В самом деле было тяжело разговаривать…

И всё же он рассказал мне, что было после того, как я потерялся между неизвестными мирами и пространствами. Оказалось, я плохо знал нашего Ильича. Неожиданно он смог проявить себя не только как психолог и знаток забористых выражений, но и как надёжный боец. Он ловко срезал из автомата укропов-танкистов, когда они спрыгивали с танка. Один, уже раненый, сволочь, притворился убитым, и, когда Ильич подошёл к нему, тот выстрелил из пистолета, хотел попасть Ильичу в голову. Но промахнулся – попал в броник, и собирался