В январе на рассвете - Александр Степанович Ероховец

— Какое там, никак согреться не могу. Замерз как цуцик.

— Дуй тогда грейся — я постою вместо тебя. Все равно скоро пересменок. На час раньше, на час позже, какая разница.

— Ну, я за тебя постараюсь выдуться, баш на баш, — засмеялся Никифоров.

— Во-во, давай подрыхни минут шестьсот. Как говорится: отчего солдат гладок? А поел да и на бок.

— Спасибо, выручил ты меня, век буду благодарен.

— Чего благодарить. Считай — я принял у тебя пост. Знаешь солдатский устав? В каком состоянии принял — в таком и сдай. Еще при Петре Первом так заведено было. По этому поводу анекдот существует.

— Ну, на анекдоты ты мастак! — хохотнул Никифоров. — Наверняка тебя скоро за анекдоты к ордену представят.

— Шиша два представят, жди, как же, — хмыкнул Смирнов.

— А что, не заслужил разве? Заслужил. Вон как геройски воюешь, всем бы так.

— Мы же не за ордена воюем.

— Знамо дело — не за ордена. Но все же лестно, если вся грудь в орденах.

«Пожалуй, и верно, — подумал Смирнов. — Приеду домой в поселок, вся братва с рудника привалит — будет что мужикам показать. Верно, верно! Прийти бы вот только домой».

— Может, и отвоевался уже, — кивнул Никифоров на его руку.

Смирнов рассердился.

— Типун те на язык. Скажет же — отвоевался. Ты меня знаешь, я еще: ого-го!..

Постояли, выкурили по цигарке.

Потом, проводив товарища озабоченным взглядом, Смирнов принялся расхаживать от сосны к сосне, протаптывая тропку. Предстояло более часа пробыть на морозе, торопиться некуда. И он не спеша стал обдумывать и давнее, и недавнее, обращаясь мыслями то на одно, то на другое.

«Ладно, пожалуй, это и к лучшему, — решил Смирнов. — А то, язви его, можно такого натворить, так забуриться — сам не рад будешь, вовек не расхлебаться. А после — душа не на месте, майся как неприкаянный».

Правда, особых предрассудков на счет мужского поведения у него никогда не было, но, пожалуй, было бы неприятно ему, узнай он что-нибудь подобное о жене своей. В верности ее он не сомневался, но жизнь есть жизнь, мало ли что может случиться, всякое может, чего зарекаться, судьбу пытать. И заползал червячок в его душу, точил там исподтишка, сверлил нудно: а как дома на руднике, что с семьей, здоровы ли детишки. В последнее время все чаще отягощали его такие вот невеселые думы.

Все в прежней жизни давалось ему просто, без усилий, как бы играючи, само собой. Открыто, без ропота, с радостью принимал он житейские будни. Правда, не все в них было мед: труд горняцкий нелегок, почти ежедневно приходилось рисковать, обуривая забой, вставляя в шпуры заряды взрывчатки, производя отвалку породы. Не всегда давался шнур отпальщикам, нет-нет да и случались обвалы, не одного горняка придавило породой или рухнувшей кровлей. И хоть свыкся Смирнов с опасностью, поднаторел в работе, не представлял себе иной, а только на открытой земле вольготнее было, и он безотчетно радовался, подымаясь из шахты на-гора. Все тут казалось ему дороже и милее: и горячее солнце в уральском небе, и гривастый сосняк на берегу озера Шарташа, и добрые гуляки-друзья, а особенно лошади, не те трудяги, которым предназначено весь век таскать в подземелье по рельсам вагонетки с рудой, а те, что остаются на свободе под солнцем, привычные к простору, игривые, норовистые.

К лошадям он сызмальства привык. Может, потому, отслужив кадровую, он и подался на шахту коногоном — дело сподручное, а платили щедро, на боны что угодно покупай, по тем временам можно жить припеваючи. Он сперва так и жил, беззаботно, весело, как и положено забойщикам, безотказным и в работе и на гулянках. Напиваясь по праздникам, горланил изо всей моченьки старинные песни, думая, что о себе, о доле своей поет.

А молодого коногона

Несут с разбитой головой…

Он как раз и был этим самым коногоном. Это уже позднее, после женитьбы, стал бурильщиком, рисковым человеком. Но столько силы было в нем, цепкой живучести, задора, неунывности, что не верилось в плохое. Жена во всем полагалась на него, была за ним как за каменной стеной.

Была она сиротой, жила без отца, без матери, работала горной сортировщицей в забое. Конечно, не женское это дело, по мнению Смирнова, мантулить в шахте, разбивать тяжелыми кувалдами каменные буты-породу. Куда больше подходило этим девчатам отплясывать подгорную или краковяк да миловаться где-нибудь в укромном местечке, подальше от чужих глаз. Смирнов легко сходился с ними и так же легко расходился, однако бросить Марусю не позволила совесть: слишком уже она доверилась ему.

«Какая длинная ночь, — поежился, передергивая плечами, Смирнов. — За такую долгую ночь можно целую жизнь прожить. Чего только не надумаешь, не вспомнишь».

Но уходила ночь, на глазах меркли в небе звезды, серый рассвет уже широко разливался вокруг. Потом бледно и осторожно зарумянилась снежная поляна перед землянками.

«Пожалуй, пора и мужиков подымать», — устало подумал Смирнов, и тут ему почудился какой-то приглушенный окрик в лесу.

Рывком повернул голову — увидел бегущего между деревьев лыжника. Секунду, две, а может, и больше смотрел Смирнов, затаив дыхание, не в силах понять, откуда же взялся в лесу этот человек, что ему нужно здесь в такую рань. А потом появились еще люди в темно-зеленых шинелях, замелькали, заскользили друг за другом, и он понял, что это немцы, и не удивился нисколько их появлению. Испугаться он тоже не успел, только подумал с досадой как о чем-то непростительном, потерянном зря: «Вот же неудача! Хоть бы мужиков предупредить!» И, прижавшись к стволу сосны, дал короткую очередь по переднему. Тот споткнулся, упал. А он повел автоматом вправо, туда, где бежали другие, и выпустил теперь уже длинную очередь. Затрясло руку, болью резануло. Смирнов закусил губу, но тут же ощерился, оскалясь в безмолвном крике. И вспомнил вдруг — нет запасного диска.

Заматерился, выругал себя за такую непростительную оплошность. Надо же, язви тебя, снял подсумок, когда шараборился с Катериной в землянке. И диск там в подсумке вместе с патронами. И вещмешок там же — все оставил! Вещмешка жаль было — как бы пригодился!

Он еще раз посмотрел в сторону немцев, укрывшихся за деревьями и стрелявших беспорядочно — неизвестно куда. Потом поднялся и побежал к землянке. Всего несколько шагов и пробежал. Откуда-то сбоку застрочил ручной пулемет, и Смирнов упал, ощутив всем телом, как его ударили по ногам железной палкой. Сгоряча