Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами - Алекс Кей

мужчин совершались под предлогом мести за убийство одного или нескольких немецких солдат. Такие абсурдные соотношения стали обычным явлением на Восточном фронте задолго до того, как ОКВ издало общую директиву от 16 сентября 1941 г., предписывающую казнить от 50 до 100 заложников в качестве мести за смерть одного немецкого солдата на оккупированных территориях{114}.

Поведение различных подразделений СС, полиции и вермахта зависело от инициативы отдельных командиров и от местных условий. Например, население Литвы, Латвии и Западной Украины – все эти территории вошли в состав территории СССР между осенью 1939 и летом 1940 г. – оказалось более расположено к провокациям погромов против сограждан-евреев отрядами СС в первые недели кампании, чем местное население Белоруссии, причем не только в восточной половине, но и на польской в прошлом западной части. Заметное нежелание белорусов участвовать в погромах против евреев вынудило Артура Небе неоднократно сообщать об этом явлении в Берлин в июле и августе 1941 г. Направленная на провокацию убийств деятельность командиров групп и команд на местах одобрялась и поощрялась Гиммлером, Гейдрихом и другими высшими руководителями СС во время частых инспекционных поездок, которые они совершали в эти критические недели и месяцы{115}.

После пяти недель военной кампании против Советского Союза руководство СС, очевидно, почувствовало, что оно готово приказать начальникам команд расширить масштабы убийств евреев, включив в них женщин и детей. Описанное выше проникнутое гармонией сотрудничество между вермахтом и айнзатцгруппами СС стало ключевым фактором в принятии решения о распространении убийств советских евреев на целые общины – то есть о переходе к политике массовых и неизбирательных убийств – и, таким образом, о геноциде. Это сотрудничество, безусловно, очень обнадеживало немецкое руководство. Однако, несмотря на то что вермахт продвинулся весьма далеко внутрь советской территории, уже к началу июля военная кампания фактически стала пробуксовывать, и не в последнюю очередь в зоне действий группы армий «Центр», которая отвечала за самый протяженный участок фронта{116}.

Менее чем через три недели после начала операции «Барбаросса» представители высшего военного командования как в Берлине, так и на местах выражали озабоченность неожиданно упорным сопротивлением противника, высоким уровнем потерь и в особенности безопасностью и проблемой «умиротворения» тыловых районов. В этой озабоченности они зашли столь далеко, что рассматривали возможность оставить боевые части в тыловых районах для поддержки недостаточно мощных охранных дивизий. 10 июля группа армий «Центр» была вынуждена перейти к обороне. Группа армий «Север» в районе своих операций испытывала аналогичные трудности. У ее главнокомандующего Вильгельма фон Лееба 12 июля сложилось впечатление, что потери в 4-й танковой группе настолько велики, что «скоро наступит истощение». Начальник Генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер 3 июля записал в своем дневнике: «Таким образом, я не преувеличиваю, когда утверждаю, что кампания против России будет выиграна за четырнадцать дней». Однако всего через два дня глава ОКВ Вильгельм Кейтель написал начальнику вооружений сухопутных войск и командующему резервной армией Фрицу Фромму:

Война, которую за линией фронта ведут бандформирования и снайперы, представляет собой очень значительную нагрузку на тыловые линии и на умиротворение завоеванной территории. Если на этот раз придется прибегнуть к очень жестоким мерам, то на просторах оккупированной территории с ее огромными лесами фюрер видит значительную опасность во внутренних районах, которую порождает проникнутый ненавистью большевистский сброд. Фюрер вновь обязал меня организовать снабжение оккупационных войск, формирований территориальной обороны и полиции, которые должны будут умиротворять и охранять территорию в течение длительного времени (которое может продлиться всю зиму), трофейными боевыми машинами.

И если какая-то часть советского населения и считалась немецким Верховным командованием особенно «большевистской», то это, безусловно, были евреи{117}.

Озабоченность росла и в политическом руководстве. В дневниковой записи от 12 июля министр пропаганды Йозеф Геббельс отметил, что дела на всех фронтах зашли «в тупик». 24 июля Геббельс оценил ситуацию, сложившуюся всего через месяц после начала кампании, как откровенно пессимистичную: «Настроения в Рейхе стали несколько более мрачными. Постепенно становится ясно, что восточная кампания – это не прогулка до Москвы». В директиве № 34, изданной 30 июля, Гитлер официально признал реальность трех недель боев, приказав группе армий «Центр» перейти к обороне. К середине июля блицкриг провалился; это понимали и полевые командиры, и руководство в Берлине. Немецкое Верховное командование не испытывало, как часто утверждают, «эйфории» от воображаемой предстоящей военной победы. Напротив, более подходящей характеристикой настроений, преобладавших среди военной и политической элиты Германии в это время, представляется страх перед поражением. Слабость полицейских сил, размещенных между основными транзитными маршрутами, приводила к тому, что линии снабжения и экономическая структура в тылу оказывались уязвимыми, а также создавала вакуум власти, в котором иррегулярное советское сопротивление потенциально могло поставить под угрозу конечный успех военной кампании. Упоминая об айнзатцгруппах, армейское руководство оценивало их «на вес золота» именно потому, что они обеспечивали безопасность тыловых военных коммуникаций{118}.

Как только первоначальный план советской кампании сорвался, образ поражения Германии в Первой мировой войне стал делаться все более реалистичным. В той же мере увеличилась готовность политической и военной элиты продемонстрировать любую необходимую степень безжалостности, чтобы избежать его повторения. Мнимая необходимость стала главным мотивом военной легитимации крайне жестокого обращения с советскими евреями и другими реальными или воображаемыми врагами. Устранить слабости в тылу немецкое руководство попыталось посредством чистого террора; дальнейшая эскалация насилия не заставила себя ждать. Начальник партийной канцелярии Мартин Борман записал, как на совещании высокого уровня в своей штаб-квартире Гитлер 16 июля заявил: «Огромный регион, конечно же, должен быть умиротворен как можно быстрее; лучше всего это сделать, "расстреливая всякого, кто косо посмотрит"». Неделю спустя после доклада Гитлеру главнокомандующего сухопутными войсками Вальтера фон Браухича было опубликовано дополнение к директиве ОКВ; среди прочего там сообщалось следующее:

Войск, имеющихся для обеспечения безопасности завоеванных восточных территорий, с учетом обширности этой территории, хватит […] только в том случае, если оккупационная власть навяжет противнику террор, который один только способен устранить всякую готовность к неповиновению со стороны населения. […] Командиры должны найти средства для поддержания порядка в своих тыловых районах за счет применения соответствующих драконовских мер, а не требований увеличить силы безопасности{119}.

Конкретная форма этого террора была определена через два дня, 25 июля, в директиве, изданной Верховным командованием сухопутных войск (Oberkommando des Heeres, или OKH) и подписанной генералом по особым поручениям Ойгеном Мюллером, из штаба Браухича. В директиве обращалось внимание на «попытку развертывания партизанских отрядов в нашем тылу», а также на «общее подстрекательское воздействие столпов еврейско-большевистской системы». Далее в ней говорилось, что «нападения и акты насилия любого рода» по отношению к немецкому кадровому составу и имуществу, а также любые попытки совершить такого рода нападения должны «беспощадно подавляться силой оружия вплоть до уничтожения противника». В случае если немецкие войска встретят пассивное сопротивление или не смогут задержать исполнителя (исполнителей) актов саботажа, против городов и деревень немедленно следовало принимать «коллективные карательные меры». «Подозрительных элементов», разъясняла директива ОКХ, следовало передавать в руки айнзатцгрупп исключительно на основании их «склонностей и взглядов», даже если не было установлено, что было совершено серьезное преступление. Пытающиеся совершить побег военнопленные подлежали немедленному расстрелу; предупреждать о требовании остановиться не следовало. Любые формы подлинного или мнимого неповиновения должны были жестоко и без колебаний пресекаться. Примерно в то же время, когда ОКХ издало эту новую директиву, Артур Небе докладывал в Берлин, что партизанские отряды осуществляют «систематические разрушения» за линией фронта. Потому, подчеркнул он, одной из главных задач айнзатцгруппы B является «отлов партизан, диверсантов [и] коммунистов в тылу армии, поскольку те осмеливаются появляться и начинают действовать только после того, как уходят фронтовые войска. На месте для систематических задержаний представителей противника должны оставаться айнзатцкоманды»{120}.

Эта радикализация политики оккупации и безопасности